Один плюс один - [212]

И еще: выделение поэтических вставок в самостоятельные законченные маленькие произведения внутри одного большого позволяет предположить, что писались эти стихи не только с целью привнесения в роман дополнительных смыслов и ассоциаций. Они писались именно как стихи — а значит, автор предъявлял к себе как к поэту более серьезные требования. И хотя специалисты нашли бы «вагон и маленькую тележку» претензий к стихам Марии Семеновой, но ею был сделан большой шаг к повышению уровня «фантастической» поэзии. Уже одно то, что используются сложные стихотворные размеры (как, например, четырехстопный анапест в приведенном отрывке, — хотя и не пятистопный, столь любимый современной русской поэзией), а также так называемая «рваная метрика» («Когда во Вселенной царило утро, и боги из праха мир создавали…»), говорит о многом.

Другой важный шаг был сделан Натальей Васильевой. Ее стихотворение, разорванное на отдельные строфы, разбросанное по страницам книги, идет просто как продолжение мысли, продолжение авторской речи. И пронзительности от этого — хоть отбавляй, и действительно для этой книги такое включение стихотворения — оправданное и, более того, единственно возможное. Но если собрать все вместе, прочесть единым текстом — можно многое увидеть и понять.

Золото мое — листья ломкие на ветру,

Серебро мое — словно капля росы костру…

Кровь с лица сотрет ветра тонкая рука:

Завтра не придет — лишь трава разлуки высока…

Строчки, помимо смысла, несут в себе и еще одну информацию — звуковую. Смотрите сами: ветру — серебро — росы — костру — кровь — сотрет — ветра — рука — завтра — придет — трава — разлуки… Я уже молчу о сочетаниях «листья ломкие» или «с лица сотрет». И это все — на протяжении четырех строк. Даже если не задумываться о содержании, слова завораживают сами по себе, как древние заклинания. В литературоведении это называется аллитерация. Она же — звукопись. Вряд ли сама писательница делала это специально — поэт практически никогда не задумывается о тех поэтических приемах, которые он использует в своем творчестве. Однако именно это — и есть настоящий профессионализм: не конструировать по известным заранее правилам, а чувствовать, слышать необходимое слово задолго до того, как оно будет найдено, и только потом понимать (или даже не понимать), где тут аллитерации, инверсии и оксюмороны:

Шорох ломких льдинок, слова ли листвой шуршат,

Плачет ли в долине бездомная душа.

Черных маков поле — да нет моего цветка;

Лишь полынь да горечь, да трава разлуки высока…

Учредить бы на каком-нибудь конвенте номинацию «За лучшее стихотворение из фантастического романа»… За такие стихи надо награждать. Или я ничего не понимаю ни в поэзии, ни в фантастике…

4

Этим летом, шатаясь десятый час подряд по руинам Херсонеса и не имея силы воли выгнать себя оттуда, я вдруг заметила, что периодически в памяти всплывают две строчки:

Так и нас с тобой когда-нибудь отроют,

Только вряд ли это будет интересно.

Где и у кого я это вычитала — так я тогда и не вспомнила. Вспомнила потом, когда уезжала из Севастополя. Когда подумала, что севастопольцы, будучи жителями необыкновенного города, позволяют себе быть обыкновенными людьми. Кто-то еще говорил похожие веши. Кто-то, написавший:

Руины здесь отзывчивей людей,

А люди тут бывают жестче камня.

Нет, не кто-то. Автор строчек, пришедших ко мне на развалинах Херсонеса. Андрей Валентинов.

Он как раз из тех писателей, чьи стихи не связаны с прозой. У Валентинова творчество — несмешанное. Поэзия — отдельно, фантастика — отдельно. Только история — и там, и там. Не связаны, говорите? Ну-ну.

Зато стихи Андрея Валентинова связаны с Херсонесом, с городом, в существование которого начинаешь верить, только когда туда попадаешь. И о том, что творится там с человеческой душой, так и тянет сказать: «Такого не бывает!» Херсонес — это история, поэзия и фантастика в одном лице. Кто же тогда человек, пишущий стихи о Херсонесе? Даже не просто стихи — сонеты. Поэт? Фантаст? Историк?

Автор. Автор, включивший в одну из своих историко-фантастических книг небольшую подборку стихотворений. Автор, чьи строчки навсегда западают в память и помогают осознать то, что невозможно высказать:

Последняя царапина свежа.

Я возвращаюсь вновь без багажа,

Все оставляю. Сброшены все маски.

Последний луч касается небес.

Горит, горит закатный Херсонес.

Но сумерки спешат и гасят краски.

Другой писатель, разграничивший свое творчество, — Евгений Лукин. Его стихи выходят отдельными поэтическими сборниками. Его песни я горланила в весьма юном возрасте, не зная, кто их написал. (Никогда уже, наверное, не смогу восстановить цепочку, каким образом они до меня дошли.)

Лукин-поэт до предела сатиричен и вполне даже реалистичен. Не сразу понимаешь, как это может совмещаться в одном человеке. Ведь и проза Лукина порой иронична, а порой — настолько трагична (вспомните ту же «Зону справедливости»), что отходить приходится несколько дней. Читая его острые и смешные строчки, не замечаешь, как становится грустно — и как-то очень стыдно за нас, за непутевое человечество:

На исходе века

Взял — и ниспроверг