Один из первых - [49]

— Представьте себе, — рассказывал он, — рано утром мы с полковником Шоймоши прибыли в город и не нашли в нем ни одного венгерского или советского солдата. К востоку от города, правда, стояли венгерские дозоры. Как только мы подъехали к церкви, командир 22-го пехотного полка полковник Хайнал с небольшой группой конников въехал в город и водрузил на колокольне венгерский флаг. А полк в это время шел еще на Ефросиновку. Полковник Хайнал объявил себя «победителем» и начал хозяйничать в городе. И как это могло случиться? — спросил сам же Дельхани.

Все молчали.

— Оказывается, русские еще ночью сами оставили город!

Дельхани позабавил нас. Улыбка еще не сошла с моего лица, как меня вызвал Шоймоши.

— Слушай внимательно, Дани. В высшем германском командовании произошли изменения. 2-я венгерская армия будет теперь подчиняться не фон Боку, а фон Вейхсу, который уже сегодня подписал первый приказ по группе армий. Наша задача остается прежней: как можно скорее пробиться к Воронежу. Следовательно, 3-й корпус нацелен на Воронеж, а до него ни много ни мало сто километров.

Утром 3 июля наш штаб должен был передислоцироваться в Тим, для этого Шоймоши и послал туда Дельхани. Перед мостом водитель машины, в которой ехал старший лейтенант, решил сделать обгон, сбил указатель минного поля и подорвался на мине. Дельхани был смертельно ранен.

Днем 3 июля мы были в Тиме. 2-я венгерская армия двигалась вперед, к Воронежу. Западнее Старого Оскола советские войска попали в окружение и, отходя из района между реками Осколом и Доном, пытались вырваться. 48-й немецкий механизированный корпус прошел через Старый Оскол и неожиданно для русских вошел с ними в соприкосновение. Но точных данных о крупных перемещениях советских войск мы до сих пор не имеем. Нам было известно только, что между реками Тимом и Доном находятся механизированные и кавалерийские части русских. Из приказа, отданного 5 июля, мне стало ясно, что ждет от нашего корпуса командование армии. В ходе наступления от Курска к Дону немецкие и венгерские войска были введены в заблуждение командованием 40-й русской армии, которая сразу же начала отводить свои войска из-под удара.

Бои, продолжавшиеся целую неделю и явившиеся как бы первой частью большого сражения, закончились. К вечеру штаб 3-го корпуса передислоцировался в Старый Оскол. Все дороги, которые вели в город, были разбиты, изуродованы тяжелыми танками и самоходками, повсюду лежали поваленные деревья, зияли воронки от снарядов и мин. Дома в городе полуразрушены, на улицах — трупы людей, лошадей и, куда ни взглянешь, — развалины, развалины, развалины…

В штабе нас ждали. Срочно нужно было разработать план перемещения частей из Старого Оскола к берегам Дона. Мне поручили распределить по колоннам войсковых частей инженерные подразделения и их средства. Затем Шиклоши бесстрастно выслушал мой доклад. Его прежде всего интересовал случай отказа солдат выполнить приказ командования. Разбирательство этого дела в военном трибунале уже закончилось, и теперь Шиклоши ждал приговора. Я не успел еще как следует доложить о полученной нами новой задаче, как прибежал фельдфебель Ковач. Он всегда появлялся вовремя.

— Господин полковник, — обратился он к Шиклоши, — покорнейше докладываю, военный трибунал вынес приговор по делу…

Полковник нетерпеливо перебил его:

— Вы мне тут не разглагольствуйте, а прямо говорите, какой приговор вынес трибунал…

— Покорнейше докладываю…

— Вы что, не понимаете? Мне не надо доклада, мне нужно существо дела!

— Пожалуйста, пожалуйста… — начал заикаться Ковач.

— Я вижу, вы совсем поглупели. Да говорите же наконец по-человечески…

Шиклоши побагровел, но, видимо, понял наконец, что ничего не добьется от фельдфебеля, если будет перебивать его.

— Их приговорили к смертной казни. Все они обратились за помилованием. Разрешите мне идти?..

— Идите ко всем чертям!.. Даника! — повернулся полковник ко мне. — Дай-ка мне мой фотоаппарат, он висит у меня над кроватью… А я пока позвоню командующему и узнаю точное время казни…

С аппаратом полковника в руках я застыл как изваяние. В домашних условиях полковник кажется вполне нормальным, более того, если смотреть на его моральные принципы, даже благородным человеком. Война развила в нем жестокость. Поговорив по телефону, полковник сказал мне:

— Казнить их будут за зданием школы. Не думаю, чтобы Яни помиловал их… Если понадоблюсь, я у школы.

— Господин полковник, нам еще необходимо произвести распределение саперных подразделений по колоннам…

— Хорошо-хорошо, но я не хочу пропустить казнь этих мерзавцев… Проводи меня, а по дороге расскажешь, как ты мыслишь распределить инженерные средства.

Мне ничего не оставалось, как пойти вместе с полковником, хотя я прекрасно знал, что вряд ли он даст мне какой-нибудь толковый совет. Он, наверное, решил, что я хочу пойти вместе с ним, чтобы посмотреть на казнь.

Между тем мы подошли к школьному двору, и я оказался невольным свидетелем казни. Многим офицерам и унтер-офицерам было приказано присутствовать при казни. Там же была выстроена и рота, пятерых из которой сегодня казнили.