Один из первых - [46]

Я прилег отдохнуть, но сон не шел.

«Ради чего, ради кого гибнут венгерские солдаты? — спрашивал я себя. — Каждое наступление имеет свою психологию. Мы, саперы, всегда выполняем то, что нам приказывают, где-то мы идем впереди войск, где-то вместе с войсками, а иногда, правда, и позади, в остальном мы остаемся только свидетелями происходящих вокруг нас событий».

И снова вечер, и снова новое донесение за день.

Оказалось, что у нас опять нет связи с нашей 6-й дивизией, переподчиненной немцам, Русские упорно сопротивляются. Наши потери: восемьдесят четыре человека убито (из них четыре офицера) и четыреста двадцать пять ранено (из них двадцать пять офицеров). И самое печальное, что дивизия не продвинулась ни на шаг. То же самое и с 16-й немецкой механизированной дивизией, которая была отброшена назад контрнаступлением советских танков. Она не смогла переправиться через реку Тим и выйти к нашим дивизиям. Все передовые отряды были остановлены, а немецкий механизированный корпус уклонился от удара советских механизированных частей. Поздно вечером мы были в тридцати пяти километрах от Старого Оскола. Между тем в одной из строительных рот, приданных 3-му корпусу, произошел трагический случай.

Командир роты вместе со мной был в штабе, когда ему сообщили, что в его роте случилась беда. Что бы это могло быть? Конечно, меня обеспокоило случившееся. Я был постоянно связан с этим офицером, получал через него необходимые материалы. Разумеется, я отправился вместе с ним. Мы прошли уже километра полтора по направлению к нашим тылам, как адъютант, шедший с нами, внезапно остановился. Мы были уже во втором эшелоне. Здесь обычно выгружают боеприпасы, после чего их развозят по частям. Сквозь редкий березовый лес мы увидели жуткое зрелище: в кружке вооруженных солдат сбились, словно овцы, какие-то люди.

— Эти типы отказались повиноваться, не стали разгружать боеприпасы, — доложил нам командир роты. — Я получил приказ отправить их в тыл, в военный трибунал. Остальных из роты, в которой они служили, распределить по саперным подразделениям, где нужны рабочие руки.

Мы молча отправились обратно. Я почему-то подумал, что и эта ночь будет беспокойной, но ошибся. Усталость сковала меня, и я, вернувшись в штаб, заснул. Проснулся оттого, что денщик сильно тряс меня за плечо. Оказывается, он несколько раз звал меня, но я не откликался, и он решил, что со мной что-то случилось. Поздно ночью пришла сводка. В ней говорилось:

«1. Советские части, находившиеся западнее города Старый Оскол, отходят под нажимом 6-й немецкой армии и 4-й немецкой танковой армии к востоку. Русские войска, находящиеся перед 2-й венгерской армией, оказывают упорное сопротивление, стараясь выиграть время.

2. Для сведения сообщаю, что 4-й механизированный корпус, в состав которого входит 16-я немецкая механизированная дивизия, продолжает продвигаться в направлении Горшечное. Выйдя на восточный берег Оскола, он отрезал противнику путь отхода.

3. Предполагаю 1 июля левым крылом армии продвинуться вперед, чтобы во взаимодействии с 6-й немецкой армией сорвать контрнаступление противника и уничтожить его.

4. 7-й немецкий корпус получил задачу, двигаясь через Ефросиновку, нанести удар по Старому Осколу и, выйдя в район западнее реки Оскол, преградить противнику путь отхода.

3-й корпус выполняет следующую задачу: оставив часть сил для очистки от противника города Тим и прилегающих к нему районов с господствующими высотами, двигаться вдоль дороги Тим — Старый Оскол с целью дальнейшего соединения флангом с частями 6-й немецкой армии, двигающейся в северо-восточном направлении, преградив тем самым противнику путь отхода».

Под донесением стояла подпись полковника Ковача.

Это означало, что наши планы нужно менять. Но приказ есть приказ, особенно если он поступает из штаба армии. И только в душе я пожалел о том, что командование армии составляет такие скоропалительные планы. Через несколько минут меня вызвал к себе в кабинет полковник Шоймоши, чтобы обговорить план действий на следующий день.

«Удивительно, — подумал я. — Этот человек может в течение нескольких недель спать по два-три часа в сутки».

Ночь снова была беспокойной. Едва забрезжил рассвет, как Шоймоши приехал за мной на «вездеходе». Не вылезая из машины, он поздоровался и приказал мне ехать вперед на «мерседесе» и внимательно смотреть на дорогу, чтобы не нарваться на мину. Нас ждали в штабе 9-й дивизии.

Сделав водителю знак трогаться, я приготовился смотреть в оба. Договорились, что водитель мгновенно остановит машину, едва я дотронусь до его руки. С минами шутить нельзя.

Минут двадцать мы ехали по грязи, затем свернули в сторону, на дорогу, связывающую Курск с Тимом, и дальше к Гнилинским Дворам, где и должны были находиться части 9-й дивизии. На месте деревень в небо поднимались только печные трубы.

«Здесь не может быть никакого штаба», — решил я про себя.

Миновали сгоревшую деревеньку. Ветер донес запах гари. Интересно, где же штаб?

Вокруг нет и признаков жизни. И вдруг, оглянувшись, я заметил, как мне машет рукой какой-то офицер. Оказалось, что штаб 9-й дивизии был так хорошо замаскирован слева от дороги под деревьями, что его заметить-то было нелегко. Оставив машины на дороге, мы направились к штабной палатке. Громкий голос командира дивизии генерал-майора Уйлаки гремел в палатке. Едва мы вошли внутрь, Уйлаки сразу же замолчал.