Один из нас - [85]

Она хотела, что бы все прошло идеально, так, как это и должно происходить. Что творилось в голове Рэя, она не имела ни малейшего понятия.

В тот день она ждала его у ручья. Он задерживался дольше обычного, и это выводило ее из себя, потому что она решила, что сегодня должно случиться что-то новое. За спиной раздался шорох веток – этот звук напомнил ей тот, который, как ей показалось, она уже слышала, когда целовалась с Рэем.

Лора быстро повернулась и увидела свою мать, высокую и тонкую.

– Подумала, что лучше я сама тебе скажу, что все кончено, солнышко, – ее мать стояла с выражением злорадного ликования на лице. – Кому нужно лизаться с худосочным насекомым, когда рядом есть настоящая женщина, которая всегда готова взять в рот?

* * *

Теперь оно обрушивалось все быстрее и быстрее, точно дальнейшее заранее стало неважным или было обречено огню.

* * *

Лора все рассказала отцу, но он ей не поверил. В глубине души она знала, что это правда, потому что Рэй больше ни разу не пришел к ручью. Но реальные доказательства появились много позже. Уже после того, как ее отец погиб в автомобильной катастрофе, а мать и Рэй прекратили прятаться. Лора знала, что они не могли убить ее отца, потому что в момент его гибели они сидели на крыльце и пили пиво, а еще потому, что это выглядело бы как готовая статья для «Национального расследователя»[70]. Впоследствии она поняла, что, возможно, отец не потерял управление, а врезался в опору моста совсем не случайно. Поверив все-таки своей дочери, решил, что так лучше всего разрубить узел.

Через какое-то время Рэй переехал к ним жить, а вскоре мать объявила, что они переезжают в Лос-Анджелес. Рэй решил, что Моника права и что он должен заняться своей карьерой. Люди вообще обычно соглашались с Моникой – это значительно облегчало им жизнь. Рэй попытался установить с Лорой приемлемые отношения и снова стал спрашивать о школе, но она больше не отвечала.

В школе Лора уже давно не была первой ученицей и успела перетрахать половину ребят в своем классе.

За два дня до того, как приехали за мебелью, Лора на сэкономленные и украденные у воздыхателей деньги купила билет на поезд. Так она оказалась на ступенях дома сестры отца в Сиэтле, которая всей душой ненавидела Монику. Рэй приехал за ней, но тетя Эшли выгнала его со двора, и он уехал. Больше он таких попыток не предпринимал, а матери было совершенно все равно. Лору оставили в покое.

Дальше – десять лет абы какой жизни. Она меняла работу, переезжала с места на место, попробовала жить в разных частях страны и поняла, что все они одинаковы. Через пару лет она перестала прикидываться дурочкой, и ей стали предлагать места получше, хотя разница оказалась не такой уж значительной. На плохой работе разносишь посетителям дерьмо во время ланча, а на хорошей – учишься есть дерьмо целый день. Она стала покупать красивую одежду и выходить по вечерам. У нее выработалось своеобразное чувство юмора, за которым она научилась прятать свои проблемы. Лора научилась ублажать мужчин, она влюблялась, ее насиловали и избивали.

Были периоды взлетов и падений, но в основном жизнь проносилась в тумане, как будто Лора наблюдала ее из окон поезда, который слишком быстро идет не в том направлении. У нее появилась привычка начинать пить чуть ли не с утра, при этом она не замечала, что не получает от выпивки ничего, кроме желания повторить. Иногда, напиваясь до предела, она рвала на себе одежду, потому что знала, зачем начальство заставляло так одеваться. Этого не прочтешь в описании должности и не услышишь на собрании, но суть в следующем: клиентам нравится иметь дело с хорошо одетыми сотрудницами, которые выглядят так, что их хочется трахнуть. Или она могла вдруг начать одеваться очень стильно и улыбаться почти бесстрашно, пытаясь таким образом обрести утраченную гордость и сделать так, чтобы та не была лишь оборотной стороной иссушающей ненависти. Но очень скоро она перестала отделять одну от другой.

Она изводила своих друзей и саму себя. Жила на всю катушку, а вот перезарядить душу никак не могла. Пила все больше и проводила дни в ледяной мгле непонимания, а вечера в остервенелом одиночестве. Хранила свои тайны.

Переживала эти ночи.

Они случались все чаще и чаще. Ты выходишь с друзьями и сильно напиваешься, а потом не можешь различить их лиц. Слушаешь, киваешь и неуверенно улыбаешься, но все говорят на языке, которого ты не понимаешь. В самый разгар выбираешься из туалета, нос похолодел от первой дорожки второго грамма, огни за баром горят и переливаются, а ты смотришь на столики и не можешь понять, за какой из них ты села и кто из присутствующих для тебя важен. Тебя окликают, ты возвращаешься за столик и пытаешься услышать, о чем здесь говорят, но все, что слышишь, – внутренний голос, твердящий: еще порцию. Заказываешь ее, не допив предыдущую, просто на всякий случай, и все молчат, но ты знаешь, о чем они сейчас думают, и решаешь, что тебе это безразлично. Вечер заканчивается в полночь, но для тебя это слишком рано. К тому моменту голоса в голове становятся такими громкими, что едва слышишь, как прощаешься с друзьями. Каким-то образом добираешься до дома, умудрившись избежать опасностей в нескольких барах и темных переулках, о которых потом и не вспомнишь, и вот тогда-то и начинается настоящее веселье.