Один из нас - [80]

– Это не имеет значения. Давай, иди читай, или что ты там делал.

Бертон вошел в изолятор и подтащил стул к решетке, что дало ему возможность исподволь рассмотреть своего заключенного. Мальчик-пес сел на постели, глядя на него остекленелыми глазами. Он плохо переносил неволю: его тело выглядело дряблым, словно бы оплывшим, шерсть местами выпала, оставив проплешины.

– Здрасте, шериф, – сказал ему подросток.

Этот мальчик мог бы быть сыном Бертона, хотя это был не он.

– Добрый вечер, Енох.

– Я слышал, как вы вошли. Думал, это проповедник снова явился. Прожужжал мне все уши, приходит сюда молиться чуть ли не каждую ночь.

– Еще бы, – ответил Бертон. – Это его призвание.

– Часами говорит с Богом, а мне хоть бы слово сказал. Для него важно только, чтобы я попал в лучший мир после того, как уберусь из этого. Заботится о моей душе больше, чем обо мне самом. С другой стороны, это обнадеживает.

– Что? То, что ты отправишься на небо?

– Что у меня есть шанс наконец попасть в такое место, где никто не будет смотреть на меня с ненавистью. Как вы думаете, Бог действительно меня любит или я попаду в ад, потому что мне не повезло родиться монстром? Может быть, моя душа такая же уродливая, как и тело?

– Не стану претендовать, будто знаю, что у Бога на уме, – отозвался Бертон. – Но если ты любишь Иисуса и твоя совесть чиста, думаю, Бог возьмет тебя к себе.

Енох оглядел голые стены камеры.

– Жаль, что нельзя побегать! Я бы хотел в последний разок побегать на четырех ногах, которые дал мне Бог. Это хуже всего тут – то, что нельзя бегать. Я бегаю быстро как ветер!

– Жаль, что я не могу тебе этого позволить. Может быть, я мог бы сделать для тебя что-то другое?

– Если можно, передайте Мозгу, мол, я сказал, что он был прав.

– Мозг – это Джордж Херст, верно?

– Вы передадите ему мое послание? Вы правда это сделаете?

– Может, мне и удастся сказать ему от тебя пару слов, если я его увижу, – сказал Бертон.

– Сэр, вы знаете, как мы в Доме получаем свои имена?

– Не сказал бы.

– Иногда дело в том, как мы выглядим, – объяснил Енох. – В других случаях имя описывает тебя, какой ты есть, одним словом. Например, Мозг – он очень умный. Так вот, я – Пес.

– Ничуть не удивлен. Ты в зеркале себя видел?

– Я рассмотрел себя очень хорошо, мистер. И теперь вижу себя яснее ясного. Какой я есть. Я был псом – вашим псом. Все это знали. Я действительно верил – верил, что мы получим равные шансы, когда вырастем. Верил благодаря таким людям, как Салли. Что вы не такие уж плохие, по крайней мере, не все из вас, и что когда-нибудь я заживу собственной жизнью. Но больше я не верю. И больше я не ваш пес. Передайте Мозгу, что он был прав всю дорогу. Он поймет, о чем речь. Передайте ему: я сказал, что мое имя больше не Пес. Это моя последняя просьба.

– Ты не убивал Салли Гейнс.

Мальчик вскочил на ноги и схватился за прутья решетки.

– Так вы мне верите!

– Я верю фактам. Факты говорят, что ты этого не делал. Это сделал Гейнс.

– Факты говорят правду, сэр!

– Что насчет Рэя Боуи?

– Я даже не знал, что он мертв, пока вы не сказали мне, что это я его убил.

– И здесь верю. В этом деле тоже концы с концами не сходятся.

– Тогда что все это значит?

– Эми Грин говорит, что ты был там в момент смерти Боуи, – сказал Бертон. – Дэйв Гейнс с его парнем говорят, что ты убил Салли. Картина не складывается, но их слов достаточно. Никто из них не желает поступить как честный человек и отказаться от своих показаний. И никто, кроме меня, не испытывает желания внимательно рассмотреть свидетельства.

– Просто потому что я чумной, – горько сказал Енох. – Чудик. Тварь. Монстр. Уродец.

– Совершенно верно.

– Вы называете нас так, как видите. У вас одно имя для нас всех. А теперь вы говорите, что то, что я невиновен, не стоит и горстки бобов?

– Я пришел, чтобы сказать, что мне жаль, что так получилось, малыш.

– А как насчет вас, сэр?

– Что насчет меня? – переспросил Бертон, хотя он понимал, о чем тот говорит.

– Вы сами-то не хотите поступить как честный человек? Не потому, что я чумной, а просто потому, что так правильно?

Порой история какого-либо события сводится к одному-единственному решению одного-единственного человека. Может быть, этот человек – не Гейнс и не Брайант, а он сам?

Он представил, какая поднимется вонь. Весь город обратится против него. Ему запретят посещать церковь. Он проиграет выборы. По ночам в его окно будут швырять камнями. Он будет получать письма с угрозами. Может быть, на лужайке перед его домом даже появится пылающий крест. Шакалы-журналисты раскопают его прошлое и вываляют в грязи бедняжку Энн вместе с ним самим. Его ждет позор, крушение, возмездие.

Правда никого не заботит, по крайней мере, когда она противоречит успокоительной сказочке. Истории о добре и зле, в которую так хотят верить добрые жители Хантсвилла.

Округ Старк имел достаточно забот с расовыми разногласиями. В шестидесятые, когда повсюду царили волнения, казалось, что Хантсвилл может избегнуть общей участи. Бертон, в ту пору еще молодой помощник шерифа, наблюдал, как белые и черные детишки мирно играют друг с другом в песочнице, и думал: вот где закончатся страх и ненависть. С нашими детьми. Но потом одна черная семья переселилась в квартал, где жили белые, и мэр Эмери выступил по радио и сказал, что настало время приструнить этих ниггеров, показать им, что они неправы. Через три дня дом закидали бомбами, погибла малолетняя девочка. Еще два дома были обстреляны. По ночам черные патрулировали с ружьями свои кварталы.