Одежда — церемониальная - [4]

Я внимательно смотрел и восхищался, когда искренне, когда хорошего воспитания ради. Пожалуй, у него действительно было несколько хороших работ. Посол лет тридцать трудился на дипломатическом поприще, объехал многие страны Азии и Европы, долгое время пробыл в Советском Союзе, а последний его мандат был в Финляндии.

— Там я познакомился с русскими эмигрантами, которые торгуют картинами и иконами. Вот этот рисунок Репина я купил у них. И эту икону. Посмотрите и это евангелие. Я долго думал, что имитация, а оказалось — оригинал, замечательная школа Киево-Печерской лавры.

Он с восхищением говорил о мозаике апсиды Софийского собора в Киеве «Причащение апостолов», о знаменитых образах (тридцать один!) Богоматери Оранты, потом стал проводить параллели с мозаикой в Санта-Мария-ди-Маджоре в Риме и известным образом Христа Вседержителя в соборе возле Палермо. Он говорил о новгородских и ладожских иконах, а я напрягал память, как недоучившийся критик, и не мог решить, его ли это мысли или я и сам встречал нечто подобное у Лихачева. Или это просто параллели, не имеющие никаких историко-художественных оснований, и в этом случае мне нечего смущаться и можно смело развивать их дальше — св. София в Стамбуле, образ св. Андрея в археологическом музее в Салониках, мозаики Равенны. Обратите внимание, господин посол, и на раннехристианские мозаики на побережье Северной Африки, в которых стремление к ясной, упрощенной, но схематичной линии, проникнутой аскетизмом и богоискательством, убивает жизненность изображения, плоть, певучее звучание красок. Я уже говорю без устали, тем более что мне приходилось кое-что читать о греческих и римских мозаиках.

— Да, — замечает он, — вы расширяете круг наблюдений. То, что вы говорите, чрезвычайно интересно.

И я замираю от суетного удовольствия, потому что, согласитесь, это — очень человеческая слабость, после чего в этой пустыне человеческих отношений внезапно нечто расцветает, виски приобретает более пастельные тона, а кубик льда начинает таять быстрее…

К тому же разговор дилетантов в искусстве и науке особенно увлекателен, потому что они не боятся ошибиться, не рискуют подорвать свой авторитет высокоученых специалистов, приятно проводят время и играют в увлекательную игру наблюдений и догадок.

Он говорит:

— Интересно, что мозаики Италии и Византии более позднего периода сохраняют черты эллинистически-христианского стиля, характерного для Ближнего Востока. Я наблюдал это явление в Сирии и Ливане. Впрочем, не знаю, можно ли еще защищать эту точку зрения, хотя лично мне она кажется убедительной. Одну минуту…

И он протягивает руку к огромному книжному шкафу, в котором книги расставлены любовно и заботливо, и достает какой-то том.

— Вот послушайте, что пишет Нордстрем…

Убил! Кто такой Нордстрем? При всей своей суетной любознательности я никогда не слышал о нем и мог только догадываться, что это какой-то скандинав. Я знаю Нострадамуса — но это совсем другое дело.

— Послушайте, что он говорит о теории Баумштарка…

Но тут слышен голос хозяйки. Оказывается, приглашенные начинают съезжаться. Каждый раз, стоит господину послу услышать голос жены, как его голое темя неизвестно почему краснеет. Извинившись, он сует мне в руки книгу несчастного северянина, который много работал на юге, в церквах Равенны. Я оставил ее на столике, однако, когда мы уходили, хозяин не забыл протянуть ее мне:

— Прочтите непременно. Это поистине сокрушительная критика, основанная на глубоком знании и тщательном исследовании предмета.

И я взял книгу, перелистал, захлебнулся в библиографических ссылках, цитатах, анализах, незнании всей этой сложной материи и отложил ее. Мне было досадно, что я не сумел сразить его какой-нибудь цитатой из книги В. Н. Лазарева о византийской живописи, которую во время последнего отпуска купил в Софии, но до сих пор не собрался с силами, чтобы ее прочесть. Если все мы начнем покупать книги с твердым намерением прочесть каждую от корки до корки, тиражи упадут катастрофически. Я и по сей день что-то не слышал, чтобы многие цитировали сонеты Шекспира, «Божественную комедию» Данте или «Опыты» Монтеня, но при всем при том этих книг в магазинах не отыщешь ни за какие блага. Что и говорить, очень солидно, когда в книжном шкафу у тебя стоят Шекспир, Данте и Монтень, а по вечерам в кровати можно читать разные реквиемы о молодых, но совершенно падших дамах или о приключениях в горах возле границы.

Мой хозяин так увлекся, что забыл, зачем позвала его супруга. Только один раз, оглядевшись, он сказал:

— Но почему остальные так запаздывают?

Мы были в библиотеке, откуда через узкую дверь открывался вид на две больших гостиных. Вдруг за дверью мелькнула чья-то фигура, хозяин снова покраснел, сказал «извините», и мы перешли к гостям.

Гости пили аперитив. Как обычно, это была небольшая доза виски с кусочком льда, немного разбавленная водой.

Затем хозяйка мило пригласила нас в столовую, где уже горели свечи и два официанта в белых смокингах и белых перчатках ждали, когда войдут гости, чтобы помочь дамам сесть, а мужчины могут и сами придвинуть свои стулья. Потом каждый смотрит в карточку меню, ибо человеческое любопытство так же неистребимо, как и желание вкусно поесть. После этого я уже успокоенно осматриваю соседей и визави. Нужно посмотреть, как рассажены гости, другими словами, проявил ли хозяин особое предпочтение к кому-либо, нарушив ради гостя установленный порядок. Нет, все так, как и должно быть. Теперь можно заняться едой. Слева официант уже подает блюдо на левой руке, правая убрана за спину. На серебряном блюде благодушно разлеглась тщательно очищенная от костей рыба дорадо, обложенная грибками и креветками. Полив порцию рыбы соусом из петрушки, масла и укропа, я начинаю один из бесконечных застольных разговоров, в которых ничего особенного не говорится, зато потом каждый думает, что опять съел лишнего, а ведь давал зарок воздержаться. И все-таки в гостях как-то легче ограничивать себя. Слышу, что меня о чем-то спрашивают, тут же «включаюсь», поднимаю глаза.