Одевая эпоху - [43]

Из милосердия я не называю здесь его имя, но он себя узнает.

XI. За работой

Помимо многочисленных деловых поездок по разным странам, я еще предпринимал познавательные путешествия, из которых привозил приятные воспоминания и бесценные трофеи. Ведь главное занятие творческого человека в свободное от работы время состоит в том, чтобы украшать свой внутренний мир, как украшают дом, и накапливать там сокро вища искусства, позаимствованные в музеях или прекрасных уголках дикой природы. Чем более утонченным станет он сам тем больше изысканности будет в его работах, ибо здесь происходит феномен, похожий на отражение или ассимиляцию: через руки художника красота, наполняющая внутренний мир, перетекает в его творения. Может быть, моя теория не выдерживает научной критики, но я всегда верил в нее и верю до сих пор.

Дениза в платье от Поля Пуаре, 1910-е годы

Разумеется, все эти разъезды, наряду с обычными заботами деловой жизни и постоянным поиском новых идей, несколько утомляли, но у меня было железное здоровье, которое позволяло мне ложиться спать далеко за полночь, а в девять утра уже сидеть за работой, причем в прекрасном расположении духа. Каждое утро, в саду, я около часа занимался фехтованием или гимнастикой в компании друзей – Буссенго, Сегонзака и Дита (он теперь стал нотариусом). Сделав и отразив несколько выпадов шпагой, мы принимали холодный душ, затем выпивали по бокалу портвейна, и без четверти девять, свежий и бодрый, я уже заходил к себе в кабинет. Я всегда очень четко и методично планировал день, но охотно соглашался отступить от плана, если возникали какие-нибудь непредвиденные обстоятельства.

Поль Пуаре с Денизой за работой, 1912

Однажды, когда я вместе с первой закройщицей и несколькими манекенщицами разрабатывал новые фасоны, зазвонил телефон. Анри Батай[208] требовал, чтобы я немедленно приехал к нему и захватил с собой Ронсена. Драматург хотел прочитать нам свою новую пьесу и собирался доверить Ронсену и мне ее постановку. Я поехал к себе домой, куда вскоре явился и Ронсен, мы запрыгнули в «испано-сюизу» и покатили в Виллер Котре. Анри Батай жил в Вивьер, в старинном замке, который он отреставрировал. Внешность автора «Маяка» описывали уже не раз, поэтому я скажу только, что мне он всегда казался этаким смуглым Пьеро, исполненным печали и овеянным томной меланхолией, очень изысканной и абсолютно притворной. Однажды на репетиции Кокто[209] показал мне на него и прошептал: «Он принимает свой гастроэнтерит за порок».

В тот день мы застали его в манерной, рассчитанной на эффект позе: он утопал в глубоком кожаном кресле, обложенный подушками. По его словам, у него сильно болела рука, он даже опасался, что это перелом: действительно, рука была подвязана шарфом. Поняв, что ему придется провести некоторое время в почти полной неподвижности, Батай решил воспользоваться этим, чтобы прочитать отрывки из своей последней пьесы «Человек с розой». Когда он разговаривал с нами в большой зеленой гостиной на первом этаже замка, в глубине комнаты открылась дверь, и вошла Ивонн де Бре[210], державшая в своих прекрасных руках охапку роз. За ней шли три борзые. Розы, борзые, муслиновое платье, широкополая соломенная шляпа, яркое солнце на заднем плане – где я все это видел? Сцена явно была искусственной, заранее срежиссированной и отрепетированной. Она смотрелась как мираж… а точнее, как обложка журнала Vogue. Довольный Батай заглядывал в глаза мне и Ронсену, желая насладиться произведенным впечатлением. Думаю, он был разочарован. Красавица-актриса подошла к нему и поцеловала в лоб. Он осторожно высвободил больную руку, чтобы обнять возлюбленную, а затем по рассеянности заложил в шарф другую руку, здоровую. Мы с Ронсеном переглянулись, едва сдерживая смех. Потом нас пригласили в столовую. Обед был дружеский и непринужденный… но скудный и недолгий. Не успели мы опомниться, как нас позвали на террасу пить кофе, и мадемуазель де Бре представила нас своей ламе – да, она держала у себя ламу, странное животное, похожее на черную лошадь, но с шеей, как у жирафа. Эта лама не могла спокойно видеть мадам де Бре-старшую и награждала ее звездчатыми плевками.

Ориентальный костюм от Поля Пуаре, 1911

Вскоре мы вернулись в кабинет Батая, и он начал читать отрывки из пьесы, которые до такой степени захватили и взволновали нас, что мы, заразившись творческим энтузиазмом автора, на обратном пути только и говорили, как бы претворить в жизнь его замыслы и дать осязаемую форму его мечте. В этой пьесе было много замечательных сцен, дающих оформителю поистине уникальные возможности, например сцена, когда Дон Жуан присутствует на собственных похоронах в соборе (мы воспроизвели рисунок решетки Севильского собора). Я как сейчас вижу эту сцену: серый цвет городских стен, черный цвет траурных одежд, алый цвет облачений священников. И очаровательные актрисы Мари Марке[211]и Мона Дельза[212], на последней было платье из серебряной парчи со вставками из кружев, а в темных волосах – ярко-красный гребень, прикрытый ажурной серебряной мантильей. Мы уже сами не могли понять, где кончается историческая реконструкция, а где начинаются фантазии, поскольку я, тщательно изучив моды той эпохи, представил их в очень вольной трактовке.