Одержимые - [46]

Я снова кашляю, нагинаюсь, поднимаю термос, вновь ставлю его на край стола и вновь хрипло и громко кашляю, продвигаясь вперед. Почему-то мне так легче. Кашлем я как будто бы извиняюсь за свою неловкость и неуклюжесть. Извиняюсь за себя, свое существование и присутствие здесь. Я еле переставляю ноги, почти не отрывая их от пола, и мои тихие шаги к выходу сопровождаются язвительным шепотом, заполняющим помещение. Я уверен, что все эти люди говорят обо мне, и скорее всего, что-то нелицеприятное. А какого еще отношения можно требовать от них к такому «милому пареньку», как я, бок о бок с которым им приходится учиться.

Наконец-то я вне аудитории. Она большая, но мне в ней все равно тесно. Сколько раз я уже вот так ронял свой термос? Сколько раз… Всем, наверное, уже это надоело, и они просто терпят меня рядом с собой. Может, они даже считают, что я делаю это специально, чтобы привлечь внимание. И дело тут не только в термосе. Чего я вообще прицепился к бедной железяке. Мысли рвутся с цепей, оскаливаясь и норовя разорвать в клочья мое сознание. Я медленно и грузно плетусь к туалету, чтобы… чтобы что-нибудь там сделать. Что-то такое, что меня отвлечет, вернет в чувство.

Голова пульсирует. Перед глазами начинают всплывать и моментально гаснуть разнообразные картинки, которые не имеют ко мне никакого отношения. Фрагменты, осколочки. Я не успеваю их рассмотреть и еще более распаляюсь. Началось. Как же тяжело все это перетерпеть. Ни один человек, не страдающий этим, не поймет меня и мое поведение, кажущееся странным. Я и сам не стремлюсь ничего объяснить. Мне уже все равно, как это могут понять со стороны и что могут обо мне подумать. Мне лишь бы с ума окончательно не сойти, лишь бы продержаться еще один день, не перейти незримую границу… Когда такое происходит ежедневно, становится все равно на окружающих. Какое взаимопонимание, какая дружба, какое общение? Картинки сменяют друг друга с такой скоростью, словно бы кто-то большим пальцем подхватил краешек книги и запустил счет страниц. Невозможно разглядеть ни одну из них, но я уверен – там ничего хорошего. Однажды, уже давно, я попытался все же рассмотреть их, и то, что я увидел, долго снилось мне, когда удавалось заснуть.

Мои движения очень медленные. Я ощущаю себя жидкостью, с трудом поддерживая твердое состояние. Что-то крупное и мерцающее нависает надо мной, как утес над океаном. Я добираюсь до туалета лишь через некоторое время. Бурый от грязи и старости кафель, стены в серых влажных потеках и плесени, паутина чуть колышется. Могильно тихо и пахло бы как в склепе, если бы не моча. Я пересекаю помещение и приоткрываю окно.

Свежий воздух.

Дыхание у меня прерывается, как в судорогах, но это тут же проходит. Просто слишком глубоко вдохнул. Я начинаю растирать лицо руками, чтобы расслабить напрягшиеся мышцы лица и помассировать уставшие от бессонницы глаза. Затем я иду умываться. Вода паршивая, пахнет мертвыми микробами и хлоркой, но мне в таком состоянии сгодится любая. Закручивая кран трясущейся рукой, я решаю, что это отличная идея – не вешать зеркал в мужском туалете. Я не знаю, что бы со мной было, узри я в тот миг свое отражение. Еще одна причина того, что меня не принимает общество, помимо больной психики, – мое уродство. Я склонен утрировать, склонен к паранойе, к шизофрении, к чему я только ни склонен. Но о своей внешности я крепкого и непоколебимого мнения.

Конечно же, посещает обманчивое ощущение, будто стало легче. Я начинаю долго и тщательно мыть руки. Это длится минут пять. Каждые тридцать секунд я говорю себе, что хватит, всё, пора прекратить, они уже чистые, послушай, ведь они уже скрипят, ты сам знаешь, что они уже чистые, но кто-то другой, из угла, протягивая ко мне склизкие щупальца, шепчет навязчиво и сладко, что мои ладони испачканы: жизнью, грязью, потом, воздухом, мной; и просит меня не останавливаться, не поддаваться рассудку. Как-то раз я простоял так около пятнадцати минут. Но со временем я научился контролировать эту навязчивую идею о чистоте своих рук. Усилием воли я закрыл кран и несколько раз стряхнул с пальцев белесую воду.

Когда руки подсохли, я покурил у окна. Я на каждой паре выхожу, когда нестерпимо поплохеет. Сделать что-нибудь, чтобы приглушить хаос в голове, покурить и вернуться. Вернуться, чтобы досидеть оставшуюся половину пары, заламывая пальцы и то и дело кашляя, когда меня снова начнут рассматривать наглыми глазами, как некий редкий экземпляр, все эти люди, которые для меня не существуют. Есть лишь их тени, их очертания в сплошном месиве перед моими недосыпающими глазами. Иногда эти очертания разговаривают, но естественно, они обращаются не ко мне. Ничего, я привык. Общество ни в какую не хочет устанавливать со мной контакт. Потому что я никогда не пойду на этот контакт. Они это чувствуют, как стайка животных. Я не хочу себя травмировать, усложнять свою и без того тяжелую жизнь общением и отношениями с людьми. Ни мне, ни им этого не нужно.

Я возвращаюсь в аудиторию. На меня не смотрит никто. Кажется, что никто. Они стараются не смотреть, это их смущает. Но, усаживаясь, я замечаю на себе чей-то быстрый жадный взгляд и отворачиваюсь. Не от смущения. Надоело все это видеть. День за днем. Я вдруг понимаю, что моим сознанием начинают овладевать тяжелые жестокие образы, задевающие кого-то из окружающих. То одного, то другого. Это один из симптомов. Бывает, что невольно я рассматриваю людей исподлобья и прокручиваю в голове пугающие сцены с их участием. Началось и в этот раз. Это отвратительно, это жестоко, я ощущаю себя мясником, садистом, монстром, способным совершить все то, что мне представляется, но в то же время это… но это мне… нравится? НЕТ!