Ода близорукости - [7]

И в обнимку со львом белокурый дрейфует ягнёнок.

Ты в воде растворил левантийскую эту ленцу,

Золотистую в небе рассеял пыльцу ликованья, —

В синеве за буйками пловец улыбнётся пловцу,

Как близнец близнецу в тёплой, полной игрушками ванне.

* * *

Второстепенные английские поэты,

вы руки тянете ко мне из тёмной Леты

и, как детдомовская ребятня:

— Меня, — кричите вы, — меня, меня!

Да я сама тут запасным стою хористом,

да я случайно забрела на эту пристань,

мне снилась воля, мне мерещился покой…

Но шелестят уже страницы под рукой.

Первостепенные английские поэты

давно пристроены и кушают котлеты,

забвенья молчаливая вода

над ними не сомкнётся никогда.

А я переднего уже тяну, как репку,

и кто-то сильный встал за мной и держит крепко,

и вся компания — а стало быть, и я —

за шкирку выхвачена из небытия.

ЗИМНИЙ РЭП С МАРЬ-ФЁДОРОВНОЙ

Марь-Фёдоровна в кухне

гладит рубашки

моего сына,

рассказывает про

своего сына.

Я сижу напротив,

листаю словарь,

перебираю рифмы

на слово «январь».

— Подобрал котёнка,

выбросить жалко

и нельзя оставить:

съёмная коммуналка.

Сказала мол устрою

к сестре на работу,

завезла подальше —

эх, да что там…

Я сижу киваю,

гляжу заторможенно,

в уме себя рифмую

с кем не положено.

Солнце показалось и

спать залегло.

— Такой был мальчик жалостливый!

Ничего, прошло.

* * *

Собака лежит, как сфинкс —

наполовину в гостиной,

наполовину в прихожей.

Собака лежит, как метафора —

наполовину в Европе,

наполовину в Азии.

Служба её не трудна,

загадка её не сложна:

она затрудняет проход,

но будит фантазию.

Собака лежит в дверях,

протянувши лапы вперёд,

она улыбается Балтике,

хвостом виляет Китаю,

в ней чёрт-те сколько намешано

характеров и пород, —

вот вскочит! вот огрызнётся,

собьётся в стаю!

Но столько щенячьей дури

играет в её крови,

что она себя полагает

лучшей собакой на свете

и думает, что достойна

большой и чистой любви,

а за свои метафоры

только мы сами в ответе.

К ДРУГУ СТИХОТВОРЦУ

Мы вместе пили, мы вместе ели,

Но согласись, мои амур,

Что два поэта в одной постели —

Всё-таки чересчур.

Ну да, случаются исключенья,

Вот хоть Верлен и Рембо,

Но их любовные приключенья

Нам повторить слабо.

А вдруг к священной жертве некстати

Потребует Аполлон —

Как мы поймём в тесноте объятий,

Кого к ней требует он?

Не лучше ль двум разойтись поэтам

По койкам — да на покой,

И по стишку сочинить об этом?

Прочти, как закончишь свой!

* * *

Жалко Малеевки! Больше такого ковчега

Нам не обресть: всякой твари там было по паре.

Почвенник, западник там от жасмина до снега

Мирно в аллеях бродили и вирши кропали.

Жёлтого с белым советского жалко ампира:

Главного корпуса, тёртой морковки с капустой,

Серафимовича многострадального бюста

В чьём-то картузе, под лестницей, возле сортира.

Вольницы детской, компании той воробьиной —

Вот чего жаль! Малышей от себя не гоняли,

Ставили Толкина, в съезд Горбачёвский играли,

Тайно вращали бутылочку в дебрях жасмина…

Жалко голодной зимы девяностого года,

Плова «бухарского» с горькой компотною гущей,

Пряников, кем-то добытых и розданных с ходу,

Страха, веселья, надежды, отчаянно лгущей.

Жалко Малеевки, этой тропы к водопою,

Где замиряются в засуху дикие звери,

Строф о любви с королевскою рифмой тройною,

В ночь голубиную — стулом задвинутой двери.

* * *

Давайте из жизни пока не уйдём,

давайте побудем немного:

пусть мокнет в окошке фонарь под дождём

в кокошнике нежного смога.

Давайте ещё поскучаем чуток,

на двери поглядывать бросьте:

когда-то ещё завернём на часок

в такие уютные гости?

Здесь можно беседой тоску заглушить,

обдуть фолианты от пыли…

И молвит хозяйка: «Куда вам спешить?

Ещё ведь и чаю не пили».

ЗАПИСКА

Я никогда никому объяснить не в силах,

что у меня к чему. Про любой пустяк

мямлю: мол, исторически так сложилось,

так получилось, а пуще — сказалось так.

Добрый мой критик с розовыми щеками,

мысленно прижимаю тебя к груди

и оставляю на кухне тетрадь со стихами:

будешь анализировать — не буди.