Ода близорукости - [2]

Штаны просиживать на троне —

Занятие для дураков,

А ты попробуй, шут в короне,

Стачай хоть пару башмаков!

Поёт сапожник за работой,

Постукивает молотком,

Вокруг детишки-обормоты

Приплясывают босиком…

И всё сбылось: труды и пляски,

И ремесло, и прочный кров,

И было весело, как в сказке,

Как в пьесе «Город мастеров».

Лишь как-то раз на дальнем бреге,

На том крыльце, на склоне дня

Соблазны королевской неги

На миг забрезжили, дразня.

…И деревянные колодки

Крошатся, как негодный мел,

И опостылели подмётки,

И молоток осточертел.

Но в доме подрастают дети,

И день отлажен и толков, —

И есть ли что-нибудь на свете

Важней удобных башмаков?

* * *

Господи, я не владею умами,

я и собой-то владею с трудом,

только дверями, дворами, домами,

светом слабеющим, снегом и льдом.

Господи, душами я не владею,

вот ведь и эту придётся вернуть, —

только сугробами в сетке ветвей и

светом, ещё голубеющим чуть.

Господи, я не владею сердцами,

я и своё-то теряла сто раз,

только хрущёвок глухими торцами,

светом из окон, слезами из глаз.

* * *

А пока небесные глаголы

Слуха не коснутся наконец,

Ты сидишь в витрине полуголый —

В точности египетский писец.

В гулком Лувре эхо полнит своды,

И привычно взяв тебя в кольцо,

Тычут пальцами экскурсоводы

И зевают школьники в лицо.

Ты, конечно, тоже чудо света,

Но туристу будоражит кровь

Больше безголовая Победа,

Да ещё безрукая Любовь.

А тебе, как псу, велели: жди, мол!

Сорок пять веков не отмирай!

…И уставлен взгляд поверх и мимо,

И папируса откатан край.

КАРТИНКИ С КЛАДБИЩА

* * *

В могилу опустили,

как будто отпустили,

в могилу опустили,

как на воду спустили,

ковчег заколотили:

плыви по земляным волнам

в края, неведомые нам.

* * *

А у могильщика звонит мобильник.

А что такого-то — звонит мобильник.

Достаёт свою могильщик мобилку,

что играет «Как на ту д-на могилку…»,

достаёт и на звонок отвечает:

— Занят я! — и телефон отключает.

* * *

Как же внятны твои письмена,

Как просты пиктограммы:

Вон стоит иероглиф «луна»

В верхней четверти рамы.

Вдоль ограды густого литья,

Проступая из мрака,

Вон бегут иероглиф «дитя»,

Иероглиф «собака».

Вот сидит иероглиф «она»,

«Он» садится напротив.

За окном иероглиф «луна»

Меркнет, тучку набросив.

И чернеют сухие глаза

Над губами сухими,

И горит иероглиф «нельзя»

На столе между ними.

ЗДРАВСТВУЙ, ДЕДУШКА ЭЗОП

* * *

Здравствуй, дедушка Эзоп!

Думаешь, забыли?

Кол осиновый в твой гроб,

Думаешь, забили?

С возвращением, старик,

Твой топчан свободен.

Ну-ка, высуни язык!

Одевайся. Годен.

Здравствуй, дедушка Эзоп,

Здравствуй, раб лукавый!

Вновь растёт твой хитрый стёб

На дрожжах державы.

Зряшный шум прошёл в лесу,

Будто ты не нужен.

Доскажи нам про лису.

Задержись на ужин.

* * *

Между прочим, Эзопа сгубили попы.

Ну, жрецы. Из-за денег, понятно.

В этих Дельфах жирели они, как тельцы,

И жилось им легко и приятно.

Приходила сивилла, садилась на стул:

На трёхногий, над трещиной в скалах,

И нанюхавшись газа, как сбрендивший мул,

Издавала подолгу мычанье и гул, —

Жрец дежурный купцам толковал их.

И конечно, Эзоп навострил язычок,

Только тут разыгралася драма:

Развязали тихонько его рюкзачок

И подсунули чашу из храма.

Обвинили в покраже, на казнь повели —

Для народного, стало быть, блага,

И насмешницы музы его не спасли,

Хоть в алтарь их вцепился бедняга.

Он ещё говорил, задыхаясь слегка,

На вершине скалы, у обрыва,

Про убитого зайца, орла и жука,

Потому что ведь несправедливо…

И смахнувши слезинку, вздохнул Аполлон:

— Разве жребий его не прекрасен?

Был бы этот урод в честной Спарте рождён —

Так и жили б вы нынче без басен.

* * *

Хорошо, когда выходишь из метро,

а троллейбус прямо раз — и подкатил,

и гремит он, как порожнее ведро,

и народ в себя, как рыбу, запустил.

Хрошо, когда кемаришь у окна,

а сама идёшь в Афинах на базар

со служанками, а может, и одна —

за трагедию потратить гонорар.

Можно долго ожерелье примерять

или венчик позолоченный для лба,

можно рыбы свежепойманной набрать,

можно даже прикупить себе раба.

Вон стоят они в невольничьем ряду:

два красавца мускулистых — и Эзоп…

Я напротив супермаркета сойду,

перелезу через тающий сугроб.

Прикоснусь к его дерюжному плащу,

отсчитаю сколько велено банкнот —

и на волю никогда не отпущу,

потому что он на воле пропадёт.

ПЕСЕНКА АНАКРЕОНТИЧЕСКАЯ

Памяти Тани Бек

Эй, сбирайтеся на пир,

Милые подруги!

Пусть бряцанье наших лир

Зазвучит в округе.

Приготовлены венки,

Перемыты кубки,

В кухне стонут чугунки

И трепещут ступки.

Танцевать приглашены

Лучшие флейтисты:

Спины их обнажены,

Локоны душисты,

Их пунцовые уста

Дивно молчаливы…

Занимайте же места —

Краток миг счастливый!

Пусть обносит мальчик нас

Пенистым по кругу,

И хвалу мы не скупясь

Пропоём друг другу,

И утонет, как змея,

В чаше величальной

Этот ужас бытия

Экзистенциальный.

* * *

Что они делали на Элевсинских мистериях?

Что там лежало в закрытом таинственном коробе?

Хоть расшибись, не дошло никакого свидетельства,

Даже рабов посвящали, а мы не сподобились!

Древней дразнилкой звучат нам слова посвящения:

«Вот, я постился, питьём причастился Деметриным,

Что мной из короба взято — на место положено,

Чем занимался — о том говорить не положено».

Знали же все без изъятья: метэки и граждане,

Знали в Афинах, на Самосе знали, на Лесбосе,

Хоть бы один нацарапал на глине записочку, —