Очерки прошедших лет - [51]

Однако мои посещения Н. Б. продолжались. Он повел меня в Музей изящных искусств, показал античную скульптуру, потом итальянскую живопись. Он очень любил и хорошо знал искусство Возрождения. В детстве, до революции, родители Н. Б., люди интеллигентные, возили его и братьев в Италию, считая это необходимым для воспитания детей. Оттуда Н. Б. привез много репродукций. Он показывал и рассказывал о них. Он дал мне прочесть, а потом и подарил «Образы Италии» П.П. Муратова. Эта книга стала моим сокровищем и мечтой.

У меня в те времена была хорошая память, я много читала, ходила в музеи. Конечно, в те времена главным было увлечение Ренессансом, Высоким Возрождением, — Леонардо да Винчи, Рафаэль, Микеланджело. Знания мои не отличались особой глубиной и не перешли в подлинное изучение предмета, но все же заронили любовь к изобразительному искусству, которая с большей или меньшей интенсивностью длится всю мою жизнь. Несколько лет назад я была в Италии, и, несмотря на быстроту и поверхностность взгляда туриста, это было возвращение в отрочество — узнавание.

Дружба с Н. Б. продолжалась и в восьмом классе, но в свою взрослую жизнь Н. Б. меня не пускал. Он был влюблен (сам сказал мне об этом) в Наташу, очень хорошенькую девушку, дочь поэта Сергея Соловьева. У нее собирались друзья, ночами читали стихи, говорили о литературе. Н. Б. очень любил и ценил этот круг. Мне безумно хотелось туда попасть, но меня не приглашали, может быть, просто по малости лет. Круг этот, однако, сотрясали события. В Наташу был влюблен молодой, но уже знаменитый математик Лев Шнирельман. Однажды Н. Б. со смехом, но восхищаясь, рассказал, что Шнирельман пригласил Наташу в театр, купив на один день билеты на несколько спектаклей, чтобы она могла выбрать, куда ей хочется пойти. Он приносил ей цветы и конфеты. И наконец сделал предложение. Наташа отказала. Неожиданно он покончил жизнь самоубийством, но причиной стала не безответная любовь, причиной были вызовы в НКВД с целью надавить на него и принудить к сотрудничеству. Он не согласился, но выдерживать эти пытки не смог.

Конечно, моей маме мои визиты к Н. Б. казались подозрительными. Она выследила, куда я хожу, и пришла к нему. Я была там. Мама велела мне уйти, и я покорно подчинилась. Н. Б. был спокоен, предложил ей сесть и, по-видимому, успокоил в отношении возможности аморального поведения. Похоже, что мама ему поверила. Однако что-то было испорчено, искорежено маминым вмешательством и моей покорной ретировкой. На самом деле какой- то чувственный элемент в наших отношениях был, однако он проявлялся только в случайных касаниях, иногда поцелуях при встрече или прощании…

На войну Н. Б. ушел добровольцем и погиб.

Илюша Нусинов

Мой уход из студии Серпинского совпал с началом дружбы с Илюшей Нусиновым. Все его звали Эля, а мне больше нравилось имя Илья. Он был на два года моложе (в том возрасте это существенно), но как-то раз мы на переменке разговорились и поняли, что мы из одного «племени». Мы бродили по улицам, говорили о книгах, пьесах, театре, кино, но главное — читали стихи. В то время нашим богом был Маяковский. Дореволюционного Маяковского — «Облако в штанах», «Флейту-позвоночник» и ранние стихи — мы знали наизусть. «Про это» — тоже. Однако нам не нравилась поэма о Ленине, хотя «Хорошо!», «Левый марш», «Стихи о советском паспорте» мы любили. Как сумасшедшие, громко, размахивая руками, мы читали на улице его стихи. Илюша прекрасно знал поэзию и сподвижников Маяковского — Асеева, Кирсанова, Бурдюка, других. Когда я пришла к ним в дом, мне польстило знакомство с отцом Илюши, известным литературоведом. Позже я узнала, что отец ушел от них. Распад семьи больно ранил Илюшу, он скрывал разрыв. Я, больная тем же, безмолвно ему сочувствовала, и это нас еще больше сблизило.

Мы гуляли с Илюшей по Чистопрудному бульвару, когда кто-то крикнул: «Маяковский застрелился!» Мы совсем недавно слушали его в Политехническом и были под впечатлением его мощи, саркастических ответов на выпады из зала, вообще от явления поэта — громадного, могучего. Известие о его гибели потрясло. Как такой красивый, талантливый человек, советский поэт мог покончить с собой?! Есенин — мог, он душой оставался в дореволюционной деревенской России, но не трибун революции Маяковский. Мы побежали к Лубянскому проезду, там, у дома Маяковского, толпился народ. Все передавали друг другу предсмертную записку Маяковского. И была тайна в его словах «это не способ (другим не советую), но у меня выходов нет». Мы горевали и не понимали ничего в его судьбе поэтической и личной.

При всей интенсивности дружбы с Илюшей я не была влюблена в него, а он, может быть, слегка, просто он легко влюблялся. Однако дружба наша была крепкой, мы делились всеми своими радостями и горестями, мечтами. Илюша легко увлекался не только девочками, но и вообще людьми, биографиями, книгами, кино, артистами и любил рассказывать обо всем, что его увлекало.

Однажды — это было на Покровском бульваре — мы признались друг другу в желании стать писателями. Мы понимали, что надо иметь и любить профессию, но в будущем мечтали писать. Илья эту мечту осуществил: он стал драматургом и сценаристом. Вместе с его другом Семеном Лунгиным они написали несколько прекрасных сценариев — «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен», «Агония», «Телеграмма» и другие. Я же стала биологом и, хотя время от времени пишу стихи и что-то прозой под влиянием событий или ярких впечатлений, редко доводила работу до конца и впервые напечатала воспоминания только в восемьдесят лет! Обычно мы с Илюшей рассказывали друг другу о своих влюбленностях. Он и после окончания школы еще долго посвящал меня в свои дела и увлечения. Как-то, когда я уже ушла из школы, я даже помогла ему разобраться в его любовных отношениях. Когда ему было пятнадцать, он летом в Коктебеле подружился с Лилей Маркович, девочкой, жившей в детстве во Франции. В нее он тоже был влюблен и познакомил нас. Тогда мы не подружились — жизнь шла в разных кругах. Лиля была почти иностранка, говорила по-французски, что восхищало окружающих, а у меня вызывало зависть и нежелание сближаться. Я же шокировала ее репликами вроде «Больше всего на свете я люблю целоваться!».