Очерки прошедших лет - [52]

После того как я ушла из школы, мы встречались с Ильей реже — учились, влюблялись, женились. Началась война, разметавшая всех. Встретились мы с ним в Свердловске во время войны. Он учился вместе с моим мужем Мишей в Военно-воздушной академии. Мы с Мишей и маленьким Павликом жили в гостинице. У нас собирались наши друзья-студенты: в Свердловск из Ашхабада был перебазирован Московский университет. В гостинице нам давали дополнительную буханку черного хлеба, и, если я не меняла ее на молоко, по ломтю доставалось гостям. В 1944 году Илью отправили в воинскую часть в Югославию, инженером-вооруженцем.

В послевоенные годы мы опять с ним встретились. Он вернулся с фронта, но жизнь его не баловала. Отец был арестован и расстрелян в 1949 году, и в душе Ильи боролись любовь и вера в отца и убежденность активного комсомольца в правильности решений партии. Работал он в военном НИИ, но вскоре его оттуда уволили и больше никуда на работу не брали. Его жена, правда, работала, но материальное положение их было очень тяжелым.

К тому времени у них росли две дочери. И Илья решился на смелый шаг: в эпоху государственного антисемитизма он пошел в райком и сказал, что без работы и без партии не может и не понимает, почему его никуда не принимают. В райкоме его поддержали и направили на завод «Манометр», где он проработал много лет, собственно, до тех пор, пока не стал профессиональным литератором.

Как-то раз Илья привел меня в дом Лунгиных. Там я впервые встретилась с другом Ильи (и мужем той самой Лили Маркович) Симой Лунгиным. Было воскресенье, первый день Пасхи. Домработница Лунгиных, суровая, педантично соблюдавшая церковные обряды Мотя, после строгого поста приготовила богатый стол для разговения, хоть и жила у нехристей.

В то время Сима работал режиссером в театре. Они с Ильей задумали написать пьесу, и Лиля отправила их в отпуск на юг, где они создали пьесу «Гвозди», которую потом поставил Театр имени Станиславского.

Мы с мужем часто с ними со всеми встречались, вместе путешествовали по горам, приобщили к байдарке и плавали по рекам и озерам. Дружба длилась до смерти моих любимых друзей. Первым, очень рано, в пятьдесят лет, ушел Илья. Он умер от инфаркта в плаванье на военном корабле. Это была страшная трагедия — сорок лет дружбы, столько вместе пережито…

Манихино. Мне пятнадцать лет

Лето я провела в деревне Манихино, недалеко от Нового Иерусалима. Мама пристроила меня к веселой паре молодоженов. Люди эти легко и весело жили, без особого надрыва работали в колхозе, любили друг друга и не обращали на меня особого внимания. Я питалась яичницей, молоком и простоквашей. Привозила продукты и мама. Мне такая свободная жизнь нравилась. Правда, «опекала» меня мамина знакомая — партийная недружелюбная ханжа, но это меня мало беспокоило.

Я дружила с деревенскими девочками, много плавала в Истре, ходила по грибы и ягоды. По вечерам парни и девушки ходили по деревне с гармонью, распевая вперемешку старые песни и новые из фильмов.

Интересной оказалась дальнейшая судьба молодайки. Во время войны мужа призвали в армию, а их деревню на короткое время заняли немцы. Немецкий солдат, квартировавший у нее, оказался добрым пареньком — починил крышу, напилил и наколол дров, а когда немцы отступили, она оказалась беременной и родила мальчика. Деревенские ее осуждали, хотя не одна она жила с немецким солдатом. Когда я после войны ее навестила, она сказала мне, что такой любви не знала никогда и всегда будет его помнить.

Мои сомнения

Несмотря на некоторую ершистость, я полностью ощущала себя советской девочкой. В моем детстве понятие «настоящий коммунист» было неким идеалом человека, к которому надо стремиться. Когда после происшествия в лагере со стенгазетой меня не приняли в комсомол, я была глубоко уязвлена. Ленин всегда оставался для меня непогрешимым, и крепка была вера в его идеи о равенстве и братстве, духе интернационализма, справедливом устройстве общества. Я неукоснительно ходила в Мавзолей в день рождения Ленина.

Но многое в жизни не соответствовало моим идеалам. Аресты родителей подруг, родственницы из соседнего дома порождали какой-то мистический страх перед именем Сталина. И особый страх перед НКВД. Я не сомневалась, что они все знают и что человек должен быть абсолютно откровенным перед НКВД. И я не знаю, как бы себя повела, если бы меня вызвали в НКВД. А сколько наших друзей и знакомых оказывались в таком положении, когда их вызывали, допрашивали, склоняли к сотрудничеству, взывая к их верности идеям… Первая крамольная мысль мелькнула у меня, когда я однажды выходила с Красной площади. На фронтоне Манежа висел лозунг «Спасибо товарищу Сталину за счастливое детство». И вдруг как ударило: «Почему Сталину? Ведь революцию делали все большевики». Мне было тогда лет пятнадцать.

Загорянка. Шестнадцать лет

В это лето я жила у маминой знакомой в Загорянке. Мама платила за постой и питание, и я чувствовала себя вполне самостоятельной. Здесь собралась московская компания, ко мне приезжали подруги из Москвы. Посиделки, прогулки, чтение стихов, купание. На день рождения у меня возник «опус», который и прочла подружкам. Темой была юность знаменитых дев: Жанна д'Арк, Софья из «Горя от ума» («В семнадцать лет вы расцвели прелестно, Неподражаемо, и это вам известно»), Софья Перовская, Джульетта… Это был период больших надежд, жажды свершений. Героем моим был Мартин Иден. Но у меня никаких особых свершений не было.