Очерки на разных высотах - [14]

В памяти одни картинки сменяются другими. С утра по морозцу скольжение идеальное, лыжи несутся сами, рюкзаки еще не намяли плечи, идется без напряжения; под ногами снежный наст, по которому можно идти в любую сторону. Вот темный лес, речка, небольшая горка. Опять тропа пошла по просеке среди деревьев, и вдруг из темноты леса мы попадаем на ослепительно сверкающее снежное поле, уставленное стогами сена. Какая удача — кстати, ведь уже полдень, пора бы и перекусить. Выбираем стог повыше и с солнечной стороны устраиваем лежанку. Разжигается примус, топим снег и завариваем чаек покрепче. Проходит час—другой, спешить никуда не надо, лежим, загораем, а солнце все ярче, а вокруг такая тишина и покой и так легко дышится, что хочется только одного, чтобы это никогда не кончалось.…

Расплата за такое безмятежное отдохновение наступает с первых шагов движения — взамен легкости утреннего скольжения приходит суровая необходимость тропить лыжню по глубокому и раскисшему снегу. Но организуется чередование лидера, и хоть и не очень быстро, но мы идем к цели. Кончается поле, снова лес и снова подмерзающий наст, что хорошо держит лыжи. Уже понемногу вечереет, но где-то близко должна быть деревня. Теперь надо спешить, чтобы попасть в нее засветло — в темноте в деревнях с неохотой открывают двери незнакомцам. В те времена у нас даже не возникало вопроса: как это так, что, на ночь глядя, вот такую компанию, 6—8 мужиков, вдруг возьмут и пустят переночевать. И ведь действительно, ночлег мы всегда находили, особенно, если выпускали вперед Боба в качестве главного постояльца. Ему никто не отказывал. Видимо, традиция давать кров странникам тогда еще была жива на Руси! Невозможно припомнить по именам всех этих гостеприимных людей — чаще всего это были одинокие старики и старухи, хорошо помнившие бедственные военные времена, но иногда и молодые многодетные бабы, которым была нелишней наша копеечка за ночлег. Все они от души радовались гостям, частенько даже угощали нас щами или картошкой и, уж конечно, квашеной капустой, а если повезет — то и солеными грибами. А у нас же всегда в достатке была тушенка и всякие там колбаса—сыр—конфеты, продукт, малодоступный в те времена в советской деревне. И естественно, к столу мы всегда выставляли бутылочку-другую той самой, «проклятой»… А потом допоздна засиживались, слушая немудреные рассказы хозяев о своей жизни. Раскладывались спать на полу в спальных мешках — тепло и не тесно. А с утра — самовар, чай, какие-то бутерброды и снова в снега, снега, снега (почти как у Гете: dahin, dahin…). Удивительно, насколько четко сохранились в памяти ощущения свежести и полноты бытия от таких походов. Теперь же, на склоне лет, я могу к этому добавить, что на самом деле это и были те самые мгновения, или, если хотите, те «кванты» счастья, которые выпали на мою (и нашу!) долю. Вот так и никак иначе!

А с наступлением апреля сезон лыж заканчивался, и что же ему приходило на смену? Вы угадали — сезон байдарок. Для нас он обычно открывался в первую декаду апреля, когда наступало половодье, и даже у самых незначительных речек просыпался инстинкт своенравных водных стремнин. Такой речкой для нас была Волгуша, что течет вдоль Клинско-Дмитровской гряды, неподалеку от станции Турист. Всего лишь 7—10 дней в начале апреля она бурлит и кипит, срывая мосточки, затопляя прибрежные рощицы и образуя завалы из упавших деревьев с тем, чтобы вскоре, буквально через неделю, угомонившись, превратиться почти в ручей, с берегами, украшенными всяким хламом от половодья. Это и было то временное окошко, когда нам было трудно устоять перед соблазном сплавиться по Волгуше, как если бы она была настоящей горной рекой.

«Покорение» Волгуши заняло у нас три сезона. Мне более всего запомнился второй «заезд». Тогда от начала маршрута у деревни Каменки вышло десять лодок. Договорились, что идем попарно и независимо, двумя лодками, чтобы друг друга подстраховывать. Первыми шли две лодки, моя и Мики Бонгарда. Мы как-то очень удачно прошли через все завалы и запруды, миновали лабиринты подтопленных деревьев и часам к восьми вечера добрались до деревни Муханки, где кончался маршрут. Здесь стали разбирать лодки, после чего мы с Микой прошли немного назад по берегу речки, надеясь встретить наших. Никого так и не обнаружили, но решили, что в отставшей команде достаточно мужиков, и они самостоятельно со всем справятся. С тем и уехали в Москву.

А на следующий день выяснилось, что мы совершили непростительную ошибку — оставили друзей, даже не попытавшись выяснить, что с ними. Нас несколько оправдывало то, что изначально не предполагалось ожидать друг друга. Но нам ничто не мешало, закончив маршрут, поставить палатку, оставить там с кем-то байдарки, отправиться по берегу вверх по течению Волгуши, бродить там хоть всю ночь, но найти отставших. Большого смысла в этом не было, поскольку своих мужиков у них было достаточно, и наша помощь не так уж была необходима. Но при полной неопределенности ситуации мы должны были в первую очередь руководствоваться чувством солидарности, а не какими-то доводами здравомыслия.