Очерки истории чумы. Книга I. Чума добактериологического периода - [63]

Положение в Москве становилось все тяжелее и тревожнее. Это грубоватыми, но четкими штрихами обрисовано в письме царицы к окольничьему Хилкову: «Писал ты к нам, что… бояре наши князь Михаиле Петрович Пронской, да князь Иван Васильевич Хилков умерли, сокольничий наш князь Федор Андреевич Хилков лежит болен, а ты себе ожидаешь смерти ж, а моровое поветрие на Москве на люди… учало быть больши прежнего, а Суздальской архиепископ Софроний умер, в монастырех и на монастырских подворьях, в Кремле, в Китае, и в Белом городе, и за городом архимандриты и игумены, и старцы, и старицы… попы и дьяконы и всякие церковные причетники померли многие… и служилые люди, дворяне и дети боярские городовые многие померли, а иные с Москвы съехали; а которые у наших дел были на Москве гости… и иные гостиные и суконные сотен торговые люди многие померли, и в таможне и на денежном дворе и у иных наших дел голов и целовальников нет, а выбрать некого, а в черных сотнях и в слободах жилецкие всякие люди померли ж многие, а осталась самая малая часть; а стрельцов шести приказов и с один приказ не остался, многие померли ж, и иные разбежались, а которые и осталось и те многие больны, а здоровых мест в городе и за городом слобод жилецких и стрелецких ничего нет, и ряды все заперти».

В городе начались грабежи: «А воровство де на Москве объявилось:

В Белом городе разграбили Филонов двор Оничкова, да Алексеев двор Луговского, да за городом разграбили Осипов двор Костяева и иные вы морочные пустые. Многие дворы грабят, а сыскивать про то воровство и воров унять некому. Да, по вашему государеву указу, для малолюдства велели запереть ворота… а у тех ворот на караулы стрельцов поста-нить некого и стоят без перемены толко человека по 3 и по 4, и те больны».

Павел Алеппский в своих заметках сообщает, будто по «точным» нычислениям «царского наместника и визирей», по спискам, число умерших в столице с начала эпидемии и до ее окончания равнялось 480 тыс. Москва, «прежде битком набитая народом, сделалась безлюдной… Собаки и свиньи пожирали мертвых и бесились, и потому никто не осмеливался ходить в одиночку, ибо, если бывало, одолеют одинокого прохожего, то загрызают его до смерти».

Все приказы в Москве закрыли. Дьяки и подъячие умерли или разбежались. Большую часть ворот также закрыли за отсутствием сторожей и стрельцов. По словам патриарха Макария, «царь послал сначала 600 стрельцов (для охраны ворот), и все они умерли; вторично послал других, и эти умерли, в 3-й раз послал, и с ними случилось то же, ибо всякий, кто входил в столицу, тотчас падал мертвым». Запах гниющих трупов заполнял весь город. Население, объятое паническим страхом, бежало из Москвы. В Москве остались лишь те из ее жителей, которые бежать не смогли, — «челядь боярская», или же те, кому некуда и не с чем было бежать — «черных сотен и слобод люди». Совершенно прекратилась торговля. «Торговые люди в лавках, ни в которых рядах, хлебники, и калашники и в харчевнях не сидят, а ряды все заперты».

С первых же дней появления большого количества заболевших чумой власти стали принимать меры по изоляции местностей, пораженных эпидемией. По приказанию царицы в Москве заперли все дворцовые ворота и двери, чтобы никто через дворец не проходил. Двери и окна в государевых палатах на Казенном Дворе и в Посольском Приказе заделали кирпичом и замазали известью, причем каменщики работали только снаружи, не входя в палаты: «…чтобы в те палаты морового духу не нанести». Те дворы в городе, где имелись случаи смерти от «морового поветрия», немедленно запирали, а у ворот ставили сторожей, которые не выпускали из них никого из оставшихся живых, и никого туда не впускали.

Деньги, отчеканенные до появления морового поветрия, царица велела отправить к царю в Смоленск, а чеканенные позже — в Спасский монастырь. Их везли под строгим конвоем и по таким дорогам, где не было морового поветрия. Обо всем происходящем в Москве она велела писать царю и посылать донесения на заставу по Троицкой большой дороге, не доезжая семь верст до Троицко-Сергиевого монастыря, где донесение переписывалось «через огонь», подлинники сжигались, а копия посылалась царю.

Уже в конце апреля на всех дорогах, ведущих в Москву, были выставлены заставы. Особенно строго следили на заставах, поставленных на Можайской дороге, ведущей из Москвы в Смоленск, осаждаемый в это время русскими войсками под предводительством царя. Не допустить заразу в русскую действующую армию стало первой заботой властей, очевидно, уже хорошо понимавших последствия повальных болезней в войсках. Для ямщиков, возивших гонцов к царю из Москвы и возвращавшихся в свои города, где не было морового поветрия, организовали трехнедельный карантин на заставах. Не менее строго следили за дорогами, которые вели в Калязин монастырь, где жили царица и царевич. Меры по их спасению от мора хватали через край. Когда они решили ехать навстречу царю в Вязьму, царица приказала заказать суда для себя и двора в таких слободах, где не было морового поветрия, а готовые суда доставили в монастырь, везя по Волге ночью и не приставая к «заповетренным» местам.