- Вас один человек продал, Яков Степаныч, - сказал Серегин, - а Иисуса Христа - двенадцать любимых апостолов. Это уж, наверное, так заведено, Яков Степаныч. Предать они предали, а веру его, учение его людям понесли. Даже взять Иуду. Не было бы Иуды, не было бы и подвига Христова, и был бы он обыкновенная личность. Сезонник, плотник.
- Слушай, Серегин, - улыбнулся Карев, - неужели ты веришь во всю эту хреновину?
- Верю, - сказал Серегин. - Две тыщи лет моей вере.
- Значит, согласно твоей вере, и Гитлера прощать надо?
- Гитлера - не надо, - сказал Серегин. - А как же ты разбираешься: кого - надо, а кого - не надо?
- Совестью своей, Яков Степаныч. Душой. - Интересно! Ты своей совестью судишь, я, значит, своей, и выходит на поверку - самосуд? Анархия?.. А бог твой при чем же?
- Он при всем, - ответил Серегин.
- Какая же у него получается роль? - спросил Карев. - Наплодил на земле людей, они друг дружке вцепляются в глотку, жгут, режут. За давешнюю Великую Отечественную двадцать миллионов душ извели!.. А он - что?
Серегин подумал немного и сказал:
- Вопрос знакомый, Яков Степаныч: я от него сам сколько ночей не спавши. И сейчас отвечу. Бог в наши людские дела не мешается, доверяет нам. А человек должен сам за себя отвечать, все ж таки мы люди, а не звери, и почему это с господа надо взыскивать за нашу подлость?
- Ну, а его-то роль, я у тебя спрашиваю? Наблюдатель он, что ли?
- Он наблюдает, - подтвердил Серегин.
Карев устало зевнул.
- Не пыльная у него работенка, Серегин. На такую должность и я гож...
Серегин собрался было ответить, но из прихожей донесся стук входной двери и неразборчивые голоса - женский, мужской. Быстро подхватившись, он вышел из кухни; дверь за собой плотно прикрыл.
Карев уже остыл от спора и от своей размозолевшей обиды.
Пора было собираться домой.
Немножко-то на душе полегчало.
Из прихожей послышался строгий мужской голос: - А вы точно не продешевили, батя? Мебель-то ведь сейчас подорожала.
И кроткий, тихий ответ Серегина: - Да какая же это мебель, Костя? Рухлядь.
И тут же вступил женский голос: - Где я теперь достану корень калгана? Могли бы и чаю попить. Водку брала, "Экстру", по четыре двенадцать...
Карев вышел в прихожую. В наступившем молчании он надел свое пальтецо, калоши и, не глядя на молодых людей, сказал старику:
- Спасибо за угощение, хозяин... А насчет кресла у меня вышла ошибка: поставим его в магазине за тридцать.
Когда дверь за ним захлопнулась, Серегин, прищурившись, посмотрел на своих родственников и сказал: - Ну и гады же вы! Хорошего человека обидели..
А дождь на улице припустил еще усердней, Карев вымок тотчас наново и шел не разбирая пути.
Ничуть он на этих людей не обиделся и только жалел Серегина за его темноту.
А насчет Саньки Горелова - да ну его, Саньку...
Горчичники надо на ночь поставить - в груди сипит, - чаю с медом выпить.
Ох и погодка, так твою...
