Обжалованию не подлежит - [9]

Жаль, но получилось все наоборот.

Делу дали ход.

Следствие вел некий Жихарев, из областной прокуратуры. Человек для нас неизвестный. Да и откуда…

Росту Жихарев был небольшого, лицом сухощав, говорил он тихо, даже слишком тихо. Сидишь напротив и все равно переспрашиваешь: «Что?», «Как вы сказали?» По такой причине и мысли разные в голову лезут. Дескать, не повезло человеку. Все шепотом да шепотом. Никак на здоровый голос не наладится. При такой работе сплошное неудобство. А тут вдруг на улице встретили. Здрасте, до свидания. И голос как голос. Быть не может… Почудилось… Не стоит волноваться — чисто профессиональное… Это как в боксе, главное — навязать противнику непривычную манеру боя. У них, считай, каждый допрос — поединок… Заставить преступника почувствовать неудобство… Это уже кое-что.

— А если не преступник.

— Ничего не попишешь, издержки производства. Жизнь… Лучше бы и не знать всего.

Спустя дней пять-шесть нас вызвали в прокуратуру. Точнее, нас тоже вызвали. Приглашали многих.

— Суть дела ясна, — обронил Жихарев и ткнул линейкой форточку. — Не люблю сквозняков… Остается уточнить частности.

Он так и сказал — «частности».

— Вы, кажется, дружили? — спросил он негромко.

Я покосился на папку (судя по всему дело за номером), на испачканные чернилами руки следователя, прислушался к свистящему придыху (видимо, сквозняк не только сегодня), еще острее почувствовал в голосе следователя досаду, посмотрел на достаточно стандартное мужское лицо, вздохнул и сказал себе: «Этот человек мне не нравится».

Жихарев не торопил меня. Он с преувеличенным вниманием перелистывал материалы дела, которые наверняка знал наизусть, качал головой, как если бы удивлялся наивности написанного, и ждал…

— Пусть вам не кажется. Товарищ Климов мой самый близкий друг.

— Гражданин Климов, — мягко поправил следователь.

— Для кого как, гражданин следователь. Для нас — товарищ.

— На вашем месте я был бы осмотрительнее, — почти ласково сказал Жихарев.

— Что делать, нет практики.

Жихарев отодвинул дело и теперь уже с подчеркнутой неприязнью посмотрел на меня.

* * *

Частностей оказалось не так мало. Целая человеческая жизнь. И все-таки следствие скоро кончилось. Все поставлено на свои места.

Начальник участка Климов признал свою вину полностью. Подкрановые пути проверял крановщик. Но крановщик погиб, его к ответственности не привлечешь. Еще существуют бригадиры. Однако каких-либо указаний на этот счет бригадиры не получали. Показания свидетелей обвиняемый Климов подтвердил. Ход следствия признали правильным. Наши показания, как и выводы комиссии, приобщили к делу. Суд назначили на вторник четвертого июля.

20 мая

Пока шло следствие, Николай был замкнут и раздражителен. Мы часто собирались вечерами и уже в какой раз пытались что-то уяснить окончательно. На наши вопросы Николай отвечал односложно: да, нет, может быть. Со стороны даже казалось, он избегает нас. Предположения, догадки, противопоставления — все это могло и, наверно, должно быть вначале, после чего и появляется нечто целое, что принято называть выводом: он не виновен или наоборот — он виноват. У нас же все было иначе: «не виноват», «не мог так поступить» — существовало как раз и навсегда определенное.

Для такой ошибки он слишком собран, рассуждали мы, точен, иногда даже категоричен. Он мог обидеть иронией, вывести из себя начальника треста, мог возмутить упрямством, точнее, самоуверенностью, оказаться добрым больше чем нужно. Но забыть дать указание — нет. Это на него не похоже.

Разве мы его плохо знаем? Мы знаем его отлично. Но тогда почему он не хочет нам помочь. Почему? Не может же человек желать, чтобы его осудили. Что делать, мы действительно не верили в его виновность.

— Давайте все взвесим еще раз.

— Давай, — невесело соглашаются ребята.

— Общеизвестно, что проверка подкрановых путей обязательна.

— Пожалуй, тем более весной. — Сергей ломает спички.

— Если я их проверил вчера, если я их проверил позавчера и вообще делаю это каждый день, что мне мешает их проверить сегодня.

— Действительно, что может нормальному человеку помешать совершить нормальный поступок?

— Н-не…нормальность. Духовная депрессия, — прерывает мои рассуждения Сашка и краснеет. Сашка всегда краснеет, когда произносит длинные слова.

— Причины? Нервное потрясение.

— Прекрати ты дымить своей вонючей сигаретой. Мешаешь сосредоточиться.

Димка виновато улыбается и аккуратно тушит окурок.

— Да… Так на чем мы остановились. Мы остановились на Б. Итак, Б. — разлад с друзьями, В — разлад с Ленкой.

— Первое исключено.

Ребята переглядываются.

— Ис-сключено, — подтверждает Сашка.

— Второе. Что вы на меня уставились? Пожалуй, тоже исключено.

— Пожалуй, тоже исключено, — как эхо повторяет Сергей.

— Дима, ты можешь посидеть спокойно? У меня начинает кружиться голова. И вообще…

Сашка что-то рисует на листке бумаги.

— Что такое Г?

— Наше положение.

— Не смешно.

— Почему же? Грубо, но верно. — Димка громко сморкается.

— Неприятности на работе, точнее, конфликт с начальством, разговор с рабочими. Первым с ним встречается Сергей. Их участки рядом.

— Нет, — Сергей задумчиво мотает головой… — Нет. Во всяком случае, мы бы обо всем знали.