Обжалованию не подлежит - [7]

Ну, а дальше? А дальше решать не нам.

На дворе стоял апрель. Пористый снег, серые залысины асфальта на солнце, застекленные по утру лужицы и воздух — весенний и мороз. Мы вдыхали вечерний озон, блистали, так, по крайней мере, нам казалось, своим остроумием, ну и… Да, переживали и ждали. Чего именно? Решения прозаического уравнения. Быть или не быть. Любит — не любит.

И она сказала «быть». «Мальчики, мне лучше быть с Николаем».

Вот так просто решаются самые сложные проблемы. Не надо прятать двугривенный в новогодний пирог, по очереди тащить обломанные спички. Ничего не надо. Все просто: «Мальчики, мне лучше быть с Николаем».

«Но почему? — готов был взорваться каждый из нас. — Почему с Николаем?»

Мы убеждали себя: надо быть выше этого. Мы готовы были облить презрением каждого, кто бы назвал это чувством зависти.

«Подумаешь, — говорили наши иронические взгляды. — Не считаете ли вы, что мы обижены вниманием. Мы, парни с незаконченным высшим, так сказать, надежда строительного треста и, надо полагать, не только треста. Смешно!»

Мы рады за товарища. И даже больше того, мы желаем ему счастья.

И все-таки почему?

Коварный червь сомнения сверлил наш мозг, а апрельское солнце настойчиво подогревало наше легковоспламеняющееся самолюбие.

Да, он умен. А мы?

Да, он молчалив. А мы?

Ну, положим, не совсем, скорее, даже наоборот, но разве это порок?

Он пишет стихи. Ну и что? Стихи — не довод. Зато мы их читали, чего не делал он.

И все-таки чем-то он был лучше каждого из нас.

Может быть, своим умением слушать, полностью отдаваясь во власть мыслей собеседника.

А может, улыбкой, которая, словно заблудившись, вдруг застывала где-то в глубине его серых глаз.

А может быть… Нет… Это совсем другое.

Случилось все на его дне рождения. Дата хотя и не круглая — Николаю двадцать четыре, однако отметить положено.

Экспромт — великая вещь. Николаю ни слова.

Катюша Брагина — Сашкина любовь — где-то раздобыла кусок красной материи и, пока мы занимали у соседей стулья, обтянула кумачом угол комнаты.

Сашка достал мел и аршинными буквами написал: «Красно место пусто не бывает». Потом поставил точку и добавил: «Занято».

Около восьми все собрались, ждали Николая. А часом позже уже терялись в догадках, почему его нет. Лена наклонилась ко мне и сказала:

— Меня даже знобит от страха.

— С какой стати?

— А вдруг он не придет.

— Куда же он денется, придет.

В этот момент открылась дверь… С его плаща стекают капли воды — дождь обещали с утра. Николай ошалело посмотрел на заставленный стол, на принарядившихся гостей и невпопад опросил:

— Что случилось?

— Ура! — завопил Димка.

Все остальное не имело значения.

Это был прекрасный вечер.

Ленка в ударе. Мы, впрочем, тоже. Напропалую отплясывали все модные танцы, на которые только способны.

— Кто посадил их рядом?

— Я.

— Ну и дурак, — выдыхает Димка, закручивая помрачительный твист.

Настроение Сережки меняется на ходу.

— С этой девчонкой я его вижу первый раз.

Спрашиваю:

— Серьезно?

— Профилактика, — отвечает Сережка одними губами.

Смотрю, как он виртуозно делает повороты, и успеваю подумать: «Танцует он лучше нас всех».

Странно, отчего его интересует красный угол?

Потом пришла буфетчица Поля и сказала, что цинандали нет, а есть шампанское. И мы пили шампанское.

Танцевать почему-то расхотелось. Сережка достал гитару. И тут случилось главное. Мы не заметили, как Лена подошла к нам.

— Мальчики! — У нее вкрадчивый, добрый голос. — Я вас всех очень люблю. И тебя, Сашук, и тебя, Димча, и тебя, Серый.

— А меня?

— Всех, Леша…

— Давайте выпьем за это…

Мы поправили галстуки.

— Отменный напиток, — сказал Сашка и облизал губы.

— Но это не все, мальчики. — Ленка посмотрелась в оконное стекло и поправила волосы.

— Конечно не все, мы выпьем теперь за нас!

— Да, Димча. Выпейте за нас с Николаем.

В комнате стало совсем тихо.

— Виват! — Сашка дает петуха.

И мы, давясь собственным достоинством, выпиваем не в меру горькую водку.

Казалось, ничего не изменилось. Стояла весна, ходил автобус. Так же как и раньше, молодожены бодро улыбались и хором говорили «здрасьте», а мы плюс к этому дарили цветы. Все завидовали нам, мы — Николаю.

Еще по инерции наша компания гуляла вместе, но это было уже совсем не то, как в плохом фильме, когда с первых минут знаешь, кто шпион.

18 апреля.

Утро в тот день, прямо скажем, выдалось нерадостное. Небо, как протертая мешковина, хорошего ожидать не приходится, а тут еще туман, густой и низкий. Отсюда и настроение не поймешь какое. И работать не работаем, что называется — простой. И опять же ругать некого.

Однако погоду не закажешь. Разожгли костры, греемся. Вроде повеселее стало. Скоро обед. А там, глядишь, и рассемафорит. Только вот раньше времени у нас настроение на поправку пошло.

Где-то около двенадцати слышим — кричат:

— Беда, товарищи! Беда!

Крик слышим, а кто кричит, непонятно — туман.

Пока сообразили, в чем дело, подбегает к костру прораб с соседнего участка. Волосы взлохмачены, пот градом, и сказать ничего не может, хрипит:

— Беда, ребята. Беда на гидролизном…

В такие минуты не до расспросов. Да и к чему они. О том, что вся стройка уже знает о случившемся, мы поняли сразу. По шоссе бежали группами и поодиночке. Были тут и с пятого, и с одиннадцатого, и с четвертого. Мы обогнали троих даже с жилмассива. Легче сказать, откуда не было. Бежали молча, с какими-то сосредоточенными лицами, отчего тишина становилась жутковатой.