Обжалованию не подлежит - [11]

— Активист?

— Ха, активист. Бери выше, какой активист! Во-первых, член комитета стройки, во-вторых, бессменный председатель совета молодых специалистов, в-третьих…

— Стой, достаточно во-вторых… Он прав, начнем с райкома.

Сережка недовольно щурится на солнечный свет.

— Не знаю, по-моему, это пустой номер.

— Что ты предлагаешь?

Сережка пожимает плечами:

— Надо подумать.

— Очень интересно. Целая программа конкретных действий…

— Все шутишь. А я, между прочим, серьезно.

— И я серьезно. У тебя есть возможность сказать что-то определенное. А ты все жуешь, жуешь и никак проглотить не можешь.

— Это он просто выплюнуть боится.

— Чего вы окрысились. Вам надо, чтобы я со всеми соглашался?

— Нам вообще ничего не надо. Ставить под сомнение старое еще не значит создавать новое.

— Каждому свое. Я против непродуманных шагов.

— Я тоже против, однако сделать первый шаг, пусть даже неточный, — значит начать действовать. А сейчас это главное.

— Может быть.

— Тогда какой разговор, пошли?

Саша прав, если уж делать первый шаг, то делать его там, где есть наибольшая вероятность не начинать все сначала.

Всегда рассчитываешь на понимание. Иначе нельзя. Что-то же должно стимулировать желание действовать.

Активист, я так думаю, значит, единомышленник.

Нас можно упрекнуть в терминологии. Сашка не просто сказал: во-первых, во-вторых, он обозначил слишком значительное — надежду на понимание.

28 мая.

В райкоме комсомола пахло клеем и непросохшей мастикой. Стол секретаря завален бумагами, сбоку стопка книг… Та, что массивнее других, лежит сверху. «Философский словарь», — читаю я про себя.

— Устраивайтесь, — бросает Бутырин на ходу и кивает на стулья, расставленные вдоль стены. Мы садимся.

Во время беседы с посетителями Петя Бутырин, второй секретарь, как правило, что-то помечал в дряблом блокноте, чем чрезвычайно располагал к себе присутствующих. Впоследствии Петя так же регулярно записи терял, но это уже, на его взгляд, принципиального значения не имело.

Когда мы кончили, Бутырин взъерошил волосы, перелистал свои записи и машинально потрогал философский словарь.

— Н-да… Нехорошо получается… Нехорошо. Года не работаем, а уже третий прокол с членами райкома.

— Такое может случиться со всяким, — заметили мы.

— Может, — вздохнул Бутырин, — но не случается. Ему, я полагаю, года три дадут?

— Вы правильно полагаете, — ответили мы и стали собирать бумаги.

— Досадно, — раздумчиво заметил Бутырин. — Придется исключать из комсомола.

— Это же абсурд!

— Почему абсурд — политика, — поправил Бутырин.

— Значит, это вредная политика, — сказали мы.

— Ну, вредная или полезная, нам, знаете ли, виднее… Ясно?

— Нет, не ясно! Он перед комсомолом чист. Он не совершал нарушений устава.

— В прямом смысле да, а в переносном — нет. Обычное соотношение общего и частного. Диалектика…

— Климов — член комитета…

— Знаю. Тем хуже. Комсомол лишь часть общества… Расположенная, кстати, внутри, а не вне его… Климов нарушил законы общества, то есть целого, тем самым он вступил в противоречие с его частью, которой свойственны закономерности целого. Как видите, не так сложно.

— Вы намерены исключить его из комсомола, а не из общества…

— Само собой. Общество его уже исключило. Он за его пределами, иначе — в тюрьме.

— Вы излишне торопливы. — Димкины скулы зловеще белеют. — Суд еще не состоялся.

— Ну, это уже формальности. Мы взрослые люди. Каждому ясно, чем он кончится.

— Неправда. Общество не собирается исключать Климова. Оно лишь намерено наказать его — и наказать временно. Суд не может не учесть, что перед ним не закоренелый преступник, а человек, совершивший серьезный, но единичный проступок.

Бутырин раздраженно дернул плечами.

— Следуя вашему призыву, не будем спешить с выводами. Надеюсь, суд в состоянии взвесить все «за» и «против». И вообще это бесполезный разговор. Мы впустую тратим время. Устав ВЛКСМ вырабатывал не я. Моя обязанность его выполнять. Не понимаю, почему это вызывает у вас раздражение.

— Потому что каждый подобный шаг убивает в человеке веру в то самое общество, идеалами которого он живет.

— Послушайте, ребята, вы напрасно тратите свой пафос здесь. Разумнее не совершать преступления, чем обвинять комсомол в отсутствии гуманности.

— Климов не совершал преступления. Вы же знаете его…

— Знаю, но факт остается фактом. Человеческая душа — потемки. Ваше упорство делает вам честь, но ни в чем никого не убеждает. Впрочем, и вас тоже.

— Зачем мы сюда пришли? — устало бормочет Сашка.

— Это уж позвольте спросить вас… Наверное, не для того, чтобы обсуждать советское законодательство…

— Да… да, не для того, — соглашаюсь я.

Мне казалось, что его кабинет гораздо просторнее. Первое впечатление всегда обманчиво. Какая несуразная и душная комната. Ужасно скрипучий паркет.

— Смешные люди, — бормочет Бутырин. — Думаете, мне не обидно… Пять месяцев…

Он еще что-то говорит. Слова настигают нас в дверях. Но мы их уже не слышим…

* * *

Выходим на улицу, стараемся не глядеть друг на друга. Наш провал слишком очевиден.

— Так нельзя…

— Что нельзя, Дима?

— Беспомощность — плохой аргумент.

— Есть предложение посетить кафе «Весна»…

— Идея не ахти, конечно, но другого выхода нет.