Командир отделения разведки сержант Куликов с тремя солдатами шли по таёжному распадку.
Время от времени сержант Куликов останавливался, настраивал компас и определял направление дальнейшего продвижения маленького отряда. Сержант выбирал приметный ориентир — высокий кедр, обломок скалы, геодезическую вышку на сопке — и показывал на него товарищам. Те беззвучно отвечали: «Ясно». Они понимали: теперь надо держать путь на кедр (или на скалу, на вышку).
Отряд шёл по компасу. Магнитная стрелка всегда нацелена на север, будто привязана к полюсу. Как коза верёвкой к колышку.
Разведчики двигались след в след, молчаливые и сосредоточенные. На манёврах как в бою: всякие неожиданности случаются. На манёврах как на войне: свои законы, строгие и неумолимые. В бою ошибка стоит жизни. На манёврах оплошности и нарушения тоже с рук не сходят. Специальные наблюдатели — посредники — следят за действиями воинов. Сделал что не так, сразу вырастут как из-под земли: «Стой!»
Узнают, кто ты и откуда, запишут и доложат генералу. А тот потом снизит оценку всему полку.
Посредник вроде судьи на футболе. Может штрафной назначить, может и с поля удалить.
Прикажет: «Вы тяжело ранены», — потащат тебя, сильного и здорового, на носилках к врачам.
Скажет: «Вы убиты», — будешь под кустом изнывать от безделья до конца учения. Конечно, таких «убитых» с котлового довольствия не снимают. Но ведь обидно и стыдно лодырничать, когда твои товарищи за тебя боевую работу выполняют.
Сержант Куликов с разведчиками торопились к высоте 101,5. Там они должны были устроить наблюдательный пункт, точно в семь ноль-ноль связаться по радио с командиром дивизиона и сообщить ему координаты разведанных целей «синих». «Синими» назывались условные враги.
Командир, ставя задачу, предупредил:
— Глядите в оба. «Синие», вероятно, забросили диверсионные группы. По данным штаба два дня назад над районом высоты пролетел неизвестный самолёт.
Разведчики настораживались при каждом шорохе, прислушивались, зорко осматривались вокруг. Руки ещё крепче сжимали оружие. В такие моменты забывалось, что в магазинных коробках патроны холостые.
Предрассветный туман густой пеленой покрывал землю. Казалось, разведчики бредут по пояс в дымящейся воде.
Рядовой Хмельнюк шёл замыкающим. Настроение у него было не очень весёлое. Не потому, что не выспался и притомился от долгого ночного похода. За три года службы в армии Хмельнюк стал выносливым и закалённым.
Приблизив к глазам часы, Хмельнюк сдавленно охнул. Не будь тревоги, он бы сидел в это время в автобусе, наглаженный, с белоснежным подворотничком, в надраенных до зеркального глянца хромовых сапогах. И катил бы в город… Старшина обещал увольнительную на всё воскресенье.
Согнувшись, чтобы повыше к плечам подтянуть тяжёлый футляр со стереотрубой, Хмельнюк внезапно углядел в нескольких шагах от себя спящего человека у кучки хвороста. Незнакомец держал автомат и красный флажок.
«Не иначе, посредник умаялся в засаде. Проснётся, засечёт разведку, тарахнет холостой очередью, флажок кверху — «Стой!». И всё прахом. Война кончилась, возвращайтесь с позором, не выполнив боевого приказа».
Надо было сказать о посреднике сержанту Куликову, но тот чуть виднелся в тумане. Хмельнюк решил действовать самостоятельно. Он бесшумно сдвинул предохранитель, направил ствол в небо и нажал на спуск. Прогремела короткая очередь. Эхо разнесло выстрелы по тайге.
Атаковать посредников не предусмотрено никакими инструкциями и уставами. Но в данной ситуации никто не мог упрекнуть солдата в самовольстве. Хмельнюку ничего не стоило оправдаться: «Не разглядел в тумане, товарищ лейтенант. Думал — диверсант синий». И, будьте так ласковы, не придерёшься. Ещё благодарность за бдительность объявят.
Эхо ещё перекатывалось с сопки на сопку, а Хмельнюк уже лежал в росной траве, раскинув ноги, с автоматом на изготовку.
Остальные разведчики и сам сержант Куликов тоже заняли позицию для самообороны.
Человек, которого Хмельнюк принял за посредника, ошалело вскочил на ноги. Опешил не меньше его и Хмельнюк.
Вместо одного посредника оказалось двое детей. Один так и не пробудился, лежал скорчившись. Другой, в красной рубашке, испуганно озирался.
«Вот это влип! — обескураженно сказал сам себе Хмельнюк и скривился, словно от зубной боли. — За такую «бдительность» не благодарность, выговор отхватишь, а то и, будьте так ласковы, увольнительной недельки на три лишат. Жди, дивчина, не жди, не прикатит твой солдат Хмельнюк аж до самой демобилизации».
Он вполголоса выбранился, поднялся на ноги и сказал, больше не таясь:
— Товарищ сержант, тут пацаны какие-то.
