Обычный человек - [37]

— Вот это да! — обрадовался Эз.

— А как у тебя с болями? Очень страдаешь?

— Да, боли есть. Но я научился справляться с ними. У меня есть особые препараты, и за мной наблюдает пять докторов. Целых пять штук! Онколог, уролог, терапевт, медсестра из хосписа да еще и гипнотизер, который помогает мне преодолеть тошноту.

— А от чего тебя тошнит? От лекарств?

— Рак дает тошноту. Меня то и дело выворачивает наизнанку.

— Тебя это мучит больше всего?

— Иногда из-за простаты у меня такие приступы боли, будто я пытаюсь извергнуть ее наружу и не могу.

— А нельзя ее вырезать?

— От этого не будет никакого проку. Сейчас уже слишком поздно, а это очень серьезная операция. Я теряю вес. Анализы крови очень скверные. От операции я настолько ослабею, что мне придется на время приостановить лечение от рака. Это все большая лажа, что простатит развивается медленно, — сказал Эзра. — Болезнь надвигается на тебя с быстротой молнии. Еще в середине июня я знать не знал, что такое простатит, но уже к середине августа опухоль так разрослась, что стало поздно ее оперировать. Она увеличивается с каждым днем. Так что следи за своей простатой, мой мальчик.

— Очень печально все это слышать. Но я рад, что ты остался собой и голос у тебя бодрый. Ты такой же, как всегда, а может, еще и лучше прежнего.

— Все, что я хочу, — это написать мемуары, — произнес Эзра. — Я так долго говорил об этом, что пришла пора приняться за дело. Хочу описать все то, что произошло со мной в нашем бизнесе. Если я смогу закончить мемуары, люди узнают, кто я такой. И если мне удастся выполнить задуманное, я умру с улыбкой на лице. Ну а у тебя как дела? Ты доволен работой? Как твои занятия живописью? Ты всегда говорил, что хочешь писать картины. Ну и как, пишешь?

— Да, пишу. Каждый день стою за мольбертом. У меня все хорошо, — солгал он.

— Знаешь, я мог бы и не написать эту книгу. Как только я вышел на пенсию, я решил заняться мемуарами, но мне все время что-то мешало. Но как только я заболел раком, все препятствия отпали сами собой. Теперь я могу делать все что хочу.

— Очень жестокая терапия для писателя, переживающего творческий кризис.

— Угу, — согласился Эзра. — Наверно, да. Врагу не посоветую. Знаешь, я обязательно выкарабкаюсь. Вот поправлюсь, и мы обязательно пообедаем вместе, и ты принесешь мне статуэтку. Доктора говорят — когда я вылечусь, я смогу вернуться к нормальному образу жизни.

Если к нему уже ходит сиделка из хосписа, врачи вряд ли могли сказать ему такое. Хотя, впрочем, они могли сказать это ему только для того, чтобы поддержать дух больного, а может, он все себе вообразил или в нем говорила самонадеянность, его поразительная, неискоренимая самонадеянность.

— Ну хорошо, Эз. Буду держать за тебя кулаки, — сказал он. — Я тебе сейчас дам мой номер телефона, позвони, если захочешь поболтать со мной. — И он продиктовал ему свой номер.

— Хорошо, — откликнулся Эз.

— Я все время здесь. Будет настроение — звони. Звони в любое время. Позвонишь?

— Обязательно.

— Ну давай. Буду ждать. Пока.

— Ну пока. До скорой встречи, — проговорил Эзра. — Не забудь отполировать статуэтку.

После трех звонков подряд он провел долгие часы в раздумьях о предсказуемой банальности и бессмысленности телефонных переговоров, которые он вел только для того, чтобы подбодрить своих собеседников; после попытки поднять настроение своим коллегам, оживляя воспоминания о прошлой жизни, после тщетных усилий найти хоть что-нибудь, что могло бы заставить их хоть на шаг отойти от края пропасти, он захотел не только поговорить с дочерью, которая дежурила у Фебы в больнице, но и поддержать свой дух, позвонив родителям. Ах, если б только он мог побеседовать с матерью и отцом! Но он давно понял этот непреложный закон: ничто на свете не может противостоять бешеной атаке смерти, означающей конец жизни. Если бы он раньше знал о предсмертных муках каждого мужчины и женщины, с которыми ему доводилось встречаться на протяжении своей карьеры, если бы он мог раньше выслушать трагическую историю каждого с их сожалениями о потерях, о стоическом перенесении страданий, о страхах, паническом ужасе и благоговейном трепете перед жизнью и смертью; если бы он знал о каждой вещи, принадлежавшей им и оставшейся с ними до последнего дня, но с которой они теперь прощались навсегда; если бы он понимал, как медленно, но верно разрушается их организм, он бы не отходил от телефона дни и ночи напролет, и тогда, быть может, ему удалось бы сделать еще несколько сотен звонков. Старость — ужасная штука. Это не борьба за выживание — это бои без правил.

Когда он в очередной раз отправился в госпиталь для ежегодного обследования, УЗИ показало, что у него произошла закупорка правой сонной артерии и что ему необходима операция. Это была уже седьмая госпитализация за последние несколько лет. Новость ошеломила его — он и так был подавлен из-за утреннего звонка, когда ему сообщили о смерти Эзры Поллока; обдумав ситуацию, он решил, что на этот раз хотя бы его будет оперировать тот же хирург, специалист по сердечно-сосудистым заболеваниям, и операция ему предстоит в том же госпитале; теперь он будет умнее и попросит дать ему общий наркоз вместо местного, чтобы ничего не чувствовать, отключиться, проваливаясь в небытие. Основываясь на собственном опыте перенесенной операции на левой артерии, он изо всех сил пытался убедить себя, что все это сущие пустяки и ему совершенно незачем беспокоиться, поэтому он даже не стал тревожить Нэнси известием о грядущей госпитализации, особенно теперь, когда она дежурила у постели больной матери. Однако он приложил немало усилий, чтобы разыскать Морин Мразек, но через несколько часов исчерпал все возможности найти ее адрес.