Объясняя постмодернизм - [22]

.

И снова, если мы не поняли сути: «Говорить о ничто для науки всегда останется чудовищной бессмыслицей… Истинное говорение о ничто необычно. Оно не может быть общедоступным. Оно просто растворяется, если его положить в дешевую кислоту логического остроумия»[78]. Глубокое чувство, вызванное ничто, всегда превосходит логику.

Эмоции как откровение

Подвергнув разум и логику деструкции (Destruktion) и отложив их в сторону как просто один поверхностный способ мышления, фатально предписанный греками в качестве эталона для всей последующей западной мысли[79], мы должны найти другой путь к бытию и ничто. Мы можем попытаться исследовать язык без вмешательства заранее заданных установок разума и логики, но даже элементы языка, слова, настолько изменились со временем и стали настолько запутанными, покрытыми многочисленными слоями смысла, что они почти полностью скрывают от нас бытие.

Их первородная сила и связь с реальностью была потеряна. Поэтому нам нужно очистить язык от наросших слоев, чтобы открыть протослова, обладающие исходной и подлинной связующей силой с бытием, но это потребует особых усилий.

Для Хайдеггера особенное усилие, которое необходимо, это усилие эмоциональное – отдаться раскрывающим истину эмоциям скуки, страха, вины и ужаса.

Скука – это хороший настрой для начала. Когда мы скучаем, скучаем по-настоящему, мы уже не вовлечены в обычные тривиальные повседневные занятия, на которые уходит все наше время. Когда мы скучаем по-настоящему, когда испытываем «глубокую тоску, бродящую в безднах нашего бытия, словно глухой туман»[80], все сущие становятся безразличны и неотличимы для нас. Все сливается или растворяется в неразличимой общности.

Так мы приходим к открытию: «Этой тоской приоткрывается сущее в целом»[81].

Настоящая скука отрывает человека от его обыкновенной сосредоточенности на конкретных сущих и рассеивает его сознание в ощущении того, что сущее бытия как целого открывает себя ему.

Но такое откровение влечет за собой тревогу и ужас. Так как частью процесса растворения конкретных сущих в неразличимости является растворение собственного ощущения себя уникальным индивидуальным сущим. Мы ощущаем, что сущие растворяются в неразличимом бытии, и в то же время мы ощущаем, что наша собственная идентичность соскальзывает в нечто, не обладающее никакими особенностями, то есть становится ничем. Это беспокоит.

В ужасе «земля уходит из-под ног». Точнее: «Ужас уводит у нас землю из-под ног, потому что заставляет ускользать сущее в целом. Отсюда и мы сами – вот эти существующие люди – с общим провалом сущего тоже ускользаем сами от себя. Жутко делается поэтому в принципе не „тебе“ и не „мне“, а „человеку“»[82].

Это ощущение ужаса, которое приходит вместе с ощущением растворения всех сущих, включая собственное, было для Хайдеггера метафизически очень правильным состоянием, потому что действительно в такие моменты человек может представить вкус смерти, ощущение аннигиляции своего сущего, ускользания в ничто, а вслед за этим и ощущение приближения к метафизическому центру бытия.

Поэтому человек ни в коем случае не должен поддаваться одолевающему его смятению и бегством спасаться от ужаса, прячась в безопасности своей мелочной повседневной жизни. Нужно принять свой ужас и отдаться ему, так как «ужас, сопутствующий дерзанию»[83], это эмоциональное состояние, которое подготавливает человека к величайшему откровению. Это откровение об истинном смысле иудеохристианской и гегельянской метафизики.

В состоянии ужаса мы чувствуем, что бытие и ничто тождественны. Это то, что упустила философия, выросшая из античной традиции, и то, к чему отчаянно стремились все философии, отличающиеся от античной модели.

«Ничто, – писал Хайдеггер, – не составляет, собственно, даже антонима к сущему, а исходно принадлежит самой его основе. В бытии сущего совершает свое ничтожение Ничто»[84]. Хайдеггер приписывал Гегелю заслугу возрождения этого утерянного западной традицией знания: «Чистое бытие и чистое ничто есть, следовательно, одно и то же»[85]. Это утверждение Гегеля верно». Гегель дошел до этой мысли, пытаясь вдохнуть новую жизнь в иудеохристианскую историю о сотворении мира, согласно которой Бог сотворил мир из ничто. Как сформулировал Хайдеггер, подтверждая этот иудеохристианский постулат: каждое сущее, если оно «есть само сущее, есть сверх того ничто»[86].

Так, оставив разум и логику, испытав настоящую скуку и бескрайний ужас, мы снимем завесу с величайшей тайны всех тайн – ничто. В конечном счете все это ничто, а ничто это все. С Хайдеггером мы приходим к метафизическому нигилизму.

Хайдеггер и постмодернизм

Философия Хайдеггера – это объединение двух основных линий немецкой философии, спекулятивной метафизики и иррациональной эпистемологии. После Канта континентальная традиция быстро и радостно забыла о разуме, поставив во главу угла безудержные спекуляции, конфликтующие желания и тревожные эмоции. В хайдеггерианском синтезе континентальной традиции мы можем ясно разглядеть многие черты постмодернизма. Хайдеггер предложил своим последователям следующие выводы, все из которых с небольшими изменениями были приняты постмодернистским мейнстримом.