Общение с собой. Начала психологии активности - [35]

Индийский философ С. Радхакришнан, размышляя над этими вопросами, обратил внимание на тот факт, что жизнь древнего индуса, теснейшим образом связанная с объектами живой и неживой природы, находилась под се сильнейшим и во многом определяющим его психику, нравственность влиянием. Исследуя истоки возникновения и развития мировоззрения индийцев, Радхакришнан в своей книге «Индийская философия» пишет о том, что уже древнейшие мудрецы эпохи ведийских гимнов бессознательно восхищались природой. Будучи по существу поэтами, они ьзиралн на объекты природы с такой полнотой чувств и силой воображения, что эти предметы стали ими одушевляться. Они умели любить природу, восхищались чудесами захода и восхода солнца — этими таинственными процессами, которые завершались как бы сближением человеческой души и природы. Для них природа была живой, с нею они могли общаться. Величественные явления природы были творениями небес, сквозь которые большинство взирало на безбожную землю.

Как это ни покажется странным, но и в наше время в роли объекта общения для человека может выступать растение или животное, море или горы, даже обыкновенные вещи, окружающие нас в повседневной жизни. Происходит это тогда, когда на любой предмет неживой природы или вещь люди переносят собственные свои духовные качества, как бы очеловечивая их. Отсюда и паше стремление к уединению на лоне природы, в котором она может стать обычным партнером общения, позволяя вести молчаливый, а то и словесный диалог с собой: речкой или океаном, деревом или небом. В эти моменты человеку кажется, что воспринимаемое им явление природы обладает «душой» и «свободой» (то есть основными чертами субъекта) и что оно поэтому способно отвечать «любовью» на его любовь, что оно владеет своеобразным «языком», на котором с ним можно общаться. Природа становится иллюзорным партнером общения.

Стремление общаться с объектами природы особенно обостренно проявляется у человека в ситуациях кризиса, одиночества, вынужденного или намеренного. Глубоко залегают в нас эти чувства, в нашем сознании или, скорее, подсознании, может быть, в «генетической» еще, эмоциональной в своей основе памяти. В городском человеке структуры эти заглушены или неразвиты, точнее, не востребована в жизненной практике необходимость связи с этим мощным, но закрытым до поры пластом нашей психики. У сельских жителей, особенно у тех из них, кто по роду своих занятий много времени находится в одиночестве, эти связи обнаруживаются па поверхности их душевной жизни. Известный драматург Азат Абдуллин так описывает это качество у своих земляков. «Несколько лет назад, — пишет он, — я работал некоторое время скотоводом у моего сородича. Чтобы побыть в его шкуре. Однажды пришлые горожане спросили его: «С весны до осени ты на джайляу один. Не давит ли тебя одиночество?» Земляк мой ответил: «Когда начинает давить, я с цветами разговариваю». «Да ты шутник». — те посмеялись над ним. Тогда он им: «А вы мне вот скажите, почему цветы и печальны, задумчивы, и приветливы, открыты?» И, видя, что тем нечего ответить, заключил: «Потому что они живут из самих себя. У них богатая душа. С ними поговорить можно»[65].

В историческом своем развитии человечество с определенной периодичностью обращается к теме природы, общения с ней, к возможностям ее благотворного воздействия на формирование здоровой психики, «сего образа жизни и деятельности человека. Романтизм, сентиментализм, классицизм и реализм — трудно назвать какое либо из литературных или даже философских направлений и течений, которое бы в той или иной мере не отдало дань природе и человеческому общению с ней. Каждый раз это была реакция на избыточный рационализм и схематизм, «машинерию» и узость, эмоциональную скудость человеческой жизни. Особенно наглядно это прослеживается в сочинениях романтиков конца XVIII — начала XIX столетия. Европейский романтизм, выросший из отрицания просветительского механицизма, потеряв веру в способность разума установить справедливый порядок в обществе, испытывал недоверие и враждебность к изощренностям политических систем и уже заметно возросшим претензиям техники на существо жизнедеятельности людей. Обращаясь к природе, романтики искали в ней то, в чем им отказывало общество, и они обнаружили новый, прежде скрытый лик природы лик всемогущего, талантливого и вдохновенного собеседника и друга.

Пылкое преклонение перед природой было свойственно Новалису, Колриджу, Шеллингу. Но пожалуй, ни один из писателей и философов не раскрыл так глубоко необходимость для нормального развития каждого человека воспитания у него потребности в самозабвенном отношении к диалогу с природой, как американский мыслитель-трансценденталист Г. Торо. Общение с природой, считал он, должно быть основано на пристальном ее наблюдении, на воспитании способности посредством воображения, памяти, предвидения сводить в фокус сознания все пространственные и временные характеристики мира. Он полагал, что существует только единый миг глубокого подлинного мирочувствования, все остальное вторично, относительно, гипотетично. Именно воображение играет очень важную роль в освоении мира и в интимном общении с ним: «…я сам себе время и пространство… Во мне заключены лето и зима, сельское бытие и повседневная рутина коммерции, чума и голод, освежающий ветер, радость, печаль, жизнь и смерть»