Обретение крыльев - [5]

Мисс Сара встала. На ней было темно-синее платье, ярко-рыжие волосы шелковистыми прямыми прядями обрамляли лицо, по которому рассыпаны веснушки. Она глубоко вздохнула и зашевелила губами. Казалось, она пытается извлечь слова из горла, словно воду из колодца.

Когда же наконец вытащила ведро воды, мы едва расслышали ее.

– …Извини, мама… Я не могу это принять.

Госпожа попросила повторить. На этот раз мисс Сара заорала, как торговец креветками. Холодные голубые глаза госпожи потемнели. Она все сильней впивалась ногтями мне в руку. Потом произнесла:

– Садись, милая Сара.

Мисс Сара сказала:

– …Мне не нужна горничная… Я прекрасно обхожусь без нее.

– Довольно! – отрезала госпожа.

Не понимаю, как можно было не внять этому предупреждению. И тем не менее.

– …Нельзя разве оставить ее для Анны?

– Довольно!

Мисс Сара плюхнулась в кресло, будто ее толкнули.

По ноге у меня потекла струйка. Я пыталась вырваться из когтей госпожи, а струйка тем временем расползалась по ковру.

Госпожа вскрикнула, и все замолчали. Слышно было, как шипят в камине угольки.

Я приготовилась получить затрещину или что похуже. И подумала о Розетте, умевшей разыгрывать припадок, когда нужно. Она, бывало, напустит слюней и закатит глаза, иногда это помогало ей избежать наказания. Может, упасть на пол и изобразить припадок?

Но я, сгорая от стыда, продолжала стоять в мокром платье, прилипшем к бедрам.

Подошла Тетка и увела меня. Когда мы проходили мимо главной лестницы, я увидела матушку на площадке. Она прижимала руки к груди.

* * *

В ту ночь на ветвях дерева ворковали голуби. Я лежала на кровати, прижималась к матушке и пялилась на раму для лоскутного одеяла, висящую на стропилах. Матушка говорила, что эта рама – наш ангел-хранитель.

– Все будет хорошо, – пообещала она.

Но я никак не могла избавиться от чувства стыда. Ощущала на языке его горьковатый, как у шпината, вкус.

По Чарльстону прокатился гул колоколов, возвещающий комендантский час для рабов. Матушка сказала, что скоро с барабанным боем пройдет стража, но прозвучало это так, словно она говорит о жучках в крупе.

Потом она потерла плоские косточки у меня на спине и рассказала африканскую историю, о которой поведала ее мама. О том, что люди умели летать, парили над деревьями и облаками, будто птицы.

На следующее утро матушка вручила мне лоскутное одеяло по моему росту и сообщила, что мне нельзя больше с ней спать. С этого времени я должна ночевать на полу в коридоре у комнаты мисс Сары.

– Вставай с одеяла, только когда позовет мисс Сара, – сказала мама. – Не броди вокруг. Не зажигай свечей. Не шуми. И беги, когда мисс Сара позвонит в колокольчик. – И еще добавила: – Теперь тебе будет несладко, Подарочек.

Сара

Меня отослали в новую комнату, как в одиночное заключение, и велели написать каждому гостю письмо с извинениями. Мама усадила за письменный стол, дала бумагу, чернильницу и составленное ею письмо, которое мне предстояло копировать.

– …Ты ведь не наказала Хетти, да? – спросила я.

– Считаешь меня безжалостной, Сара? С девочкой вышел конфуз. Что я могла поделать? – Она раздраженно пожала плечами. – Если ковер нельзя почистить, придется его выбросить.

Пока она шла к двери, я выдавливала из себя нужные слова:

– …Мама, пожалуйста, разреши мне… разреши вернуть тебе Хетти.

«Вернуть Хетти». Будто она принадлежала мне. Словно владеть людьми так же естественно, как дышать. При всей моей неприязни к рабству, я тоже дышала отравленным воздухом.

– Твое попечительство законно и обязательно к исполнению. Хетти твоя, Сара, и с этим ничего не поделаешь.

– …Но…

Я услышала шуршание юбок – мать снова подошла ко мне. Она была женщиной, которой подчинялись ветры и приливы, но в этот момент обращалась со мной мягко. С улыбкой взяв меня за подбородок, она произнесла:

– Почему ты противишься? Не понимаю, откуда у тебя столь чуждые идеи. Это наш образ жизни, милая, и тебе надо с ним примириться. – Она поцеловала меня в макушку. – К утру все восемнадцать писем должны быть готовы.

Комната наполнилась оранжевым сиянием, подсветив кипарисовые панели, но вскоре погрузилась в сумрак и тени. Я живо представила себе Хетти – застывшее смущенное лицо, торчащие косички, жалкие сиреневые ленточки. Настоящий заморыш – всего на год моложе меня, но выглядит не больше чем на шесть лет. Тонкие как палки руки и ноги. Выделялись только огромные глаза удивительного золотистого оттенка, сияющие луны над черными щеками.

Мне казалось лицемерным просить прощения за то, в чем я не чувствовала вины. Я сожалела лишь о том, каким жалким получился мой протест. Больше всего хотелось упрямо просидеть здесь всю ночь, сидеть днями и неделями, если потребуется, но в конце концов я сдалась и написала мерзкие письма. Я знала, что меня считают необычной девочкой с бунтарскими идеями, жадным умом и забавной внешностью. Частенько я фыркала, словно лошадь, а подобная строптивость не красит женщин. Меня ожидала участь семейной парии, и я боялась гонений. Страшилась их пуще всего.

Снова и снова я писала:

Дорогая мадам!

Благодарю за честь, которую вы оказали, придя на празднование моего дня рождения. Сожалею, что, несмотря на хорошее воспитание, полученное от родителей, я проявила крайнюю непочтительность. Смиренно прошу простить меня за грубость и неуважение.