Обреченный - [41]

— Вам помочь? — не выдержал кто-то.

— Что? — Шелестов поднял удивленные, испуганные глаза, намотал веревку на руку, кинул моток под ноги. — Перерыв!

В столовой, склонившись над тарелкой, он внезапно застыл, и рука с ложкой повисла в воздухе. Официантка, заметив это, мысленно перекрестилась — неужели нашел в супе муху?

— Что-нибудь не так? — спросила она, подойдя к Шелестову.

Он вздрогнул, молча встал из-за стола, снял с вешалки свою пятнистую куртку и вышел. Официантка пожала плечами и на всякий случай отнесла тарелку в посудомоечную.

Самое страшное приходило ночью. Сон корежил, уродовал и без того омерзительные сцены, и Шелестов орал во весь голос, просыпаясь от своего же крика.

Он пытался скрывать от окружающих то, что с ним происходило, он боялся и стыдился этого, как тяжелой и постыдной болезни. Скованный, обращенный внутрь себя, он напоминал человека, обреченного на какое-то гадкое известие, и весь мир сузился для него до размеров этого известия, а жизнь заполнило ожидание. Соседи по общежитию, к счастью, ничего не замечали, только иногда удивлялись тому, с каким усердием по утрам Шелестов оттирал щеткой руки.

Глава 38

Подполковник Лисков, обросший двухнедельной щетиной, с серебристым круглым талисманом на шее, сидел на подушке, прислонившись к глиняной, пористой, как хлеб, стене, почесывал волосатую грудь и щурился от ярких лучей.

"Гляди-ка, — сказал он, полез в карман выцветших брюк, вытащил пухлую пачку бледно-зеленых купюр, отслюнявил одну и долго разглядывал ее на свет. Американский президент смотрел с сотенной на офицера федеральных сил жестоким и решительным взглядом. — Как настоящая… Научились подделки шлепать — хрен отличишь. Дай им волю — они всю американскую экономику на рога поставят и седло на задницу ей натянут».

Он протянул купюру Шелестову.

"Я понимаю так, Тарас Петрович, что это подарок?" — сказал Шелестов, заталкивая купюру в карман на груди безрукавки, из которого торчали коричневые автоматные магазины.

"Подарок! Хрен тебе, а не подарок. Жалование за апрель. Можешь отовариться на рынке. Раз печатают, то пусть принимают».

"Маловато будет, если в качестве жалования".

Подполковник скривил губы.

"За эту сотню можно купить тридцать килограммов баранины или приличный «калаш». Понял, салага?"

"Я не хочу ни баранины, ни «калаша», Тарас Петрович. Я хочу водки, женщину и мира".

"Одно на уме! — Лисков сплюнул, тяжело поднялся на ноги. — Пошли, еще пороемся в этом сарае".

После утомительного и бесплодного поиска по селениям, раскинувшимся на пологих горах вокруг Ведено, разведрота готовилась к ночлегу в пустом трехэтажном доме, обнесенном высоким забором. Солдаты уже гремели ботинками по его хлипким лестницам, обыскивали комнаты, ворошили ящики и сундуки.

Начальник разведки полка Лисков и командир разведроты Шелестов шли следом за ними. Подполковник не вынимал рук из карманов, безучастным взглядом осматривая опустевшее жилище, изредка пиная ногой какую-нибудь тряпку. На втором этаже, в темной комнате, где не было ни одного окна, он опрокинул шкафчик с книгами. На пол вывалились зачитанные, засаленные кораны всевозможных размеров и цветов.

"Э-э! — крикнул он тем, кто мог его слышать. — Военные! Литературу религиозного содержания не трогать! У кого найду — яйца повыдергиваю! — И добавил Шелестову: — Возьми с собой пару штук. Для пропагандистской работы… Спрячь в мешок, не свети понапрасну».

Страницы корана пахли плесенью. Шелестов полистал, посмотрел на большое чернильное пятно на обложке, на узоры арабской вязи, снял с плеча рюкзак, затолкал книги между банок с тушенкой и пачек с патронами.

На третьем этаже Лисков скинул на пол тяжелые тюки, пирамидой поставленные друг на друга, попинал их ногами, примял каблуком их упругие бока.

"Тряпки, наверное".

Он снял с плеча автомат, рванул затвор, дал короткую очередь по тюкам. Пули проделали рваные дыры, из них вылезли пучки перьев. В сизом дыму заплясала пыль.

"Товарищ подполковник! — раздались голоса из других комнат и этажей. — Вы стреляли?"

"Все нормально, разведка!" — отозвался Лисков, закидывая автомат за спину.

Во дворе солдаты раскидывали скирды с гнилой соломой, ворошили вязанки дров. Кто-то бросил гранату в дупло колодца. Ошметки тряпок и щепок взметнулись в воздух со странным булькающим звуком. Под ногами носились обезумевшие от страха куры и индюки. Солдат, растопырив руки, носился за ними, два сержанта, млеющие в тени хилого деревца, курили и, кривясь, следили за погоней. Наконец грязно-белая курица оказалась в руках солдата. Он держал ее за ноги, курица неистово махала крыльями, поднимая с земли пыль, из ее раскрытого клюва неслись отвратительные звуки.

"Оторви ты ей голову, — сказал сержант, — не порть тишину!"

Солдат, стараясь держать курицу подальше от себя, попытался схватить птицу за шею. Наконец, ему это удалось. Медленно, с выражением брезгливости на лице, он потянул куриную голову вверх. Курица издала дикий вопль. Солдат отдернул руку и выругался: "Кусается, гадина!"

Сержанты дружно захихикали. Один из них надвинул вязаную шапочку на самые глаза и вздохнул: "Ножом, сынок! Режь ей горло!»