Обреченный - [24]

— Давай перенесем его на диван, — сказала Алла.

Но Генка вдруг открыл глаза, поднял бутылку и плеснул в стакан. Выпил, перевернул стакан вверх дном и попытался поставить его себе на голову. Несколько капель водки сбежали по его щеке. Стакан упал на пол и разлетелся на кусочки. Генка цокнул языком и развел руками.

— Осуждаете? — спросил он и потянулся за вторым стаканом, но Алла метнулась к нему, схватила и поставила на книжный шкаф.

— Хватит! Всю посуду перебьешь! Иди спать.

Генка остановил свой плавающий взгляд на лице Шелестова.

— Ну что? Что ты меня сверлишь своими буравчиками? Хочешь сказать, что все наши заслуги перед родиной и этот мой орден — дерьмо? Что мы воспринимаем Войну как фетиш и молимся на нее? Что государство откупилось от нас железными побрякушками, а мы, идиоты, нацепили их на себя и радуемся? Да? Это ты мне хочешь сказать? — Генка шарахнул кулаком по столу, но не сильно, бутылка устояла. Он поднес ее к губам, отпил, пролил на грудь, но вытираться не стал. — Но мы все, и ты тоже, боимся признаться в том, что у нас ничего не осталось в доказательство своего мужества и верности, кроме этих орденов. И мы храним их, как святыни, потому что это последнее, что еще вынуждает людей уважать нас за прошлое, и объединяет нас, всеми отвергнутых. И ты молишься на свой орден, потому что в этой стране больше ничем не докажешь, что еще не подлец, не трус и не свинья. И мечтаешь, чтобы вернулось наше время, чтобы опять свистели пули, гремели взрывы, и уши закладывало от лязга гусениц и воплей раненых… Правильно я говорю, Шелестов? Народец трезвеет. Время — такая славненькая водичка, что все отмоет, и станет видна истина. И нас поднимут на щит! Вот увидишь — обязательно поднимут! И мы возьмем в руки автоматы, и сядем на броню. А потом спросим у каждого: что ты сделал, чтобы помочь нам выжить в этом проклятом мире? Почему ты плевал в нас вместе с вонючими пацификами? И аз воздастся…

Он вдруг зарыдал, упал головой на стол, Алла подскочила к нему, присела возле его ног, стала гладить его колени и что-то бормотать успокоительное. Повернулась к Шелестову, махнула рукой, мол, иди уж.

Глава 21

Двое насаживали дверь на петли, а третий подправлял ее топором. Дверь была металлическая, выкрашенная в грязно-коричневый цвет. Парни кряхтели, ругались друг на друга, толкали дверь плечами, били по ней кулаками до тех пор, пока она не села на петли.

Шелестов стоял рядом, наблюдая за работой незнакомцев. Один из них, вытирая со лба пот, покосился на него и проговорил:

— Чего надо?

— Пройти.

— Живешь здесь, что ли? — спросил другой, в черной куртке.

— Пока живу.

— Ну, тогда валяй.

Дверь в его комнату была распахнута, левая стена под самый потолок была заставлена коробками. На матраце, расстеленном у батареи, аккуратно разложены бутылки.

Один из незнакомцев, со стамеской в руке, наблюдал за Шелестовым, потом спросил:

— Слушай, командир, ты здесь ночевать собрался?

— Да, во всяком случае, еще неделю.

Парни хихикнули, скривили губы.

— Не, не получится неделю.

— Бабка сдала нам эту комнату под склад, — объяснил тот, что был со стамеской. — Сейчас товар косяком пойдет, места здесь для тебя не останется.

— Эту комнату я снял до весны, — сказал Шелестов, присел у матраца и стал перекладывать бутылки на пол. — Наверное, вы что-то напутали, ребята.

— Эй, командир! — крикнул один. — А бутылки не лапай, а то дядя по рукам надает.

— И вообще, проваливай отсюда, — добавил второй, вытирая руки тряпкой. — На Казанском вокзале места много. Даю десять минут на сбор вещичек.

Шелестову хватило десяти секунд, чтобы шарахнуть бутылкой о батарею и крепко сжать в вытянутой руке битое горлышко.

Глава 22

Ему вдруг сдавило грудь, и потемнело в глазах. Он еще раз глянул на негативы, лежащие поверх освещенного матового стекла, потом вскочил со стула, подошел к книжной полке, вытащил толстый справочник, полистал его, кинул на пол, вытянул папку, разорвал тесемки, стал вынимать и кидать под себя снимки. Кинулся к телефону, набрал номер и, насколько мог сдержанно, сказал:

— Роза, немедленно принеси мне сверочные таблицы!

Опять сел к матовым стеклам. Смотрел на сплетенье черных и белых пятен, покусывал губы. Потом рывком потянулся к телефону, но тут же в кабинет вошла Розалинда, улыбнулась, что-то спросила, положила на стол книгу, оставила за собой ветерок с запахом дешевых духов и мягко прикрыла за собой дверь. Но Стас не видел и не слышал ее, пальцы листали страницы атласа, отыскивали фотографию, идентичную той, что лежала перед ним на стекле. Наконец, замер, склонился над снимком в альбоме, потом перевел взгляд на негатив, потом снова на альбом, снова на негатив. Потом процедил:

— Вот черт!

Оба снимка были очень похожи, почти одинаковы. Под тем, что был в альбоме, стояло слово "Глиома", а на негативе было написано "Шелестов".

Стас снова потянулся к телефону.

— Роза, шеф у себя?

— Не знаю, Станислав Федорович!

— Ну, так узнай в регистратуре! И мне позвони. Только срочно, срочно!

— Ладно, — с легкой обидой в голосе ответила девушка. Через минуту она же: — Уехал домой шеф. Час назад.

Стас скинул с себя халат, схватил альбом и снимки под мышку и выскочил из кабинета в коридор. На лестнице он едва не сбил Розалинду, поднимавшуюся наверх, и выскочил в фойе. Он очень не хотел видеть сейчас Дашу, но машинально повернул голову в сторону регистратуры, встретился с ее взглядом, но не изменился в лице, будто смотрел в пустоту, толкнул входную дверь, вышел на улицу, еще испытывая нервный озноб, который охватывал его при каждой встрече с ней.