Обреченная - [30]

– Он живой? – спросила я.

Калеб не ответил. Едва переведя дыхание, он одной рукой потащил меня назад в бар. Я чуть не споткнулась на трещине в тротуаре. Не затащи он меня силой внутрь, я могла бы убежать в другую сторону. Я думаю об этом моменте как минимум раз в неделю. Что было бы, если б я не вернулась в бар вместе с отцом?

* * *

– Какого черта, ты что?! – воскликнула я, когда он закрыл за нами двери.

Внутри отец сложился пополам, переводя дыхание, и на какой-то краткий миг оно стало странно ровным. Как черная патока, оно выходило плотными шарами, каждая капля гуще предыдущей. Ни хрипов, ни кашля. В углу его рта показалась струйка темной крови.

– Как ты?.. – начала было я.

– Идем со мной, – приказал Калеб, затаскивая меня в свой кабинет в задней части бара. Он вытер рот окровавленной рубашкой и вытащил из стола маленькую коробку. Это был револьвер «смит-и-вессон».375 под патрон «магнум». Не живи я в Северной Филадельфии, не будь я у своего давно потерянного отца, не стань я почти жертвой нападения, не спала бы я с Бобби Макманаханом и не случись много еще чего в моей жизни, – я бы сочла его игрушкой. Какой-то серебристо-металлический инструмент с толстыми желобками там, где ложится палец. Опора для рук была сделана с прицелом на комфорт и функциональность. Он был довольно маленьким и компактным, и в отцовых руках казался пультом дистанционного управления.

– Где ты его взял? – спросила я.

Отец вложил пистолет мне в руки, и они сразу же упали на стол от потрясения.

– Возьми его, Ноа, – прошептал он. – Будь очень осторожна. Сейчас он не заряжен, но…

– Кто это был? – спросила я, отдергивая руки от рукоятки револьвера.

Калеб не ответил мне.

– Возьми его, Ноа. Пожалуйста.

У меня ныла вся грудь.

– Кто это, черт побери?! Почему ты это сделал? Ты что, секретный агент, что ли? Ты работаешь на ФБР, а это твое прикрытие? – Я ахнула. – О господи, ты… ты наемный убийца?!

Отец едва сдерживал улыбку, и это только сильнее заводило меня.

– Возьми пистолет, Ноа, – принялся настаивать он, тут же стерев с лица улыбку. – Он понадобится тебе для защиты.

– От чего? От кого?

– Не важно.

– Не буду я брать твою контрабанду! – заявила я.

– Дело не во мне, – уговаривал меня Калеб. – Это ради твоего же блага. Для защиты.

– Кончай талдычить про защиту! От чего мне защищаться?! – закричала я. – От кого? Не думаю, чтобы этот парень тебя стал еще преследовать. Или он за мной шел?

Молчание.

– Рассказывай. Рассказывай, во что ты вляпался, – потребовала я.

– Ни во что я не вляпался.

– Если ты хочешь, чтобы я осталась в твоей жизни, то рассказывай.

Отец помотал головой и, не веря себе, плюхнулся в кресло.

– Да как ты можешь сидеть здесь и с добротой и лаской рассказывать, как ты хочешь стать частью моей жизни и измениться, – и в тот же момент делать из человека отбивную?! – продолжала я возмущаться.

Калеб отказывался говорить. Отказывался менять свое выражение лица из соображений гуманности. Отказывался забирать револьвер. Я повернулась к двери, но она была заперта – отец запер ее, когда мы ввалились в кабинет. Тогда я снова посмотрела на него. Вместо того чтобы объясниться со мной, он обошел стол, взял меня за руку и силой усадил в кресло.

– Я не знаю, кто это был, Ноа, но я довольно долго пробыл в обществе людей вроде него, чтобы понимать, что никогда нельзя быть абсолютно готовым.

– Ты знаешь, что это неправда, – сказала я, отдергивая руку.

– Пожалуйста, возьми.

Отец обильно потел, почти вся его рубаха промокла от пота, кроме нескольких мест.

– Я не знаю, что буду делать, если с тобой что-нибудь случится, – добавил он.

– Я не возьму револьвер, Калеб. Ты это знаешь. Я не буду его носить. Я не буду из него стрелять. Точка.

Папина голова медленно поникла. Он был разочарован. Будь это десятью годами раньше и нарушь я комендантский час, он запер бы меня в моей комнате. И я бы, наверное, много лет ходила к психологу, чтобы преодолеть эти последствия отцовского разочарования.

– Прости, – сказала я. – Я не могу.

Отец снова протянул ко мне руку, и на этот раз я не взяла ее. Я повернулась к двери и подергала ручку.

– Не мог бы ты отпереть?

Мои потные ладони скользили по металлической ручке. Мое правое плечо жгло так, как не жгло уже много лет, так что я попыталась открыть дверь левой, но ручка не поддавалась. Я услышала близко сзади папино дыхание, ощутила его на шее. Одной жестокой рукой он схватил меня за плечо, а другой рванул «молнию» на моей сумке. Я поняла, что он делает, но не стала его останавливать. После довольно долгой паузы он протянул руку из-за моей спины и положил ладонь поверх моей руки, поворачивая ручку направо, пока она не щелкнула и не открылась. Я вышла, не оглядываясь. Рюкзак тяжело прилегал к моей спине.

* * *

Когда я той ночью вернулась домой, я заперла дверь и долго стояла под душем. Слезы шли приступами. Возможно, я до нынешнего дня так и не смыла с себя ту ночь. Выйдя из душа, я пошла к рюкзаку и достала маленькую салфетку, оставшуюся с нашей первой встречи в «Бар-Подвале», на которой было записано имя моего отца, телефон, и вместо подписи – сердечко, словно нарисованное рукой девочки-подростка. Салфетка развевалась в моих пальцах – старая бумажка, уже начавшая твердеть по краям, – прежде чем я своей рукой разорвала ее на мелкие клочки и выбросила их в окно. Ритуально развеяла прах моего отца.