Образ жизни - [85]
— Дайте в себя прийти. Я ездил в Бодью. Ни людей, ни домов тех не нашёл. Что ж вы раньше молчали? Мне так хотелось с ней повидаться.
— Кончай выкать. Я тебя ещё сопливого знала. Только никак вспомнить не могла. Файка Повышева помогла. На похоронах встретились, назад вместе ехали, она и спросила про тебя. Видела нас на демонстрации. Насилу разобрались о ком речь. Подумали — от алиментов скрываешься. Потом я у девчонок в отделе кадров уточнилась. Анкету дали посмотреть. Прямо, как в шпионском романе. — Она достала из воды бутылки, оглянулась, нашла пенёк, откупорила о край и протянула одну Петру.
Он отпил глоток, поставил бутылку. — Тёплое. Могилу запомнила?
Она выпила пиво, бросила бутылку на песок у воды.
— Найду. Про отца ничего не узнал? Один прочерк в анкете.
— Ты к чему ведёшь?
Виктория выпрямилась, смотрела прямо в глаза. — У папаши твоего хорошо получилось. Не хочешь повторить? Последние мои годы выходят.
Пётр опустил голову, молчал, сдвинув брови. — Не мне плодить сирот. Совесть замучает.
Она чутко уловила слабое место в его доводах. Сказала насмешливо:
— Только это тебя останавливает? А то бы хоть сейчас? — Протянула руку. Пётр подал ей свою. Виктория вырвала руку. Рассмеялась. — Какие нежности при нашей бедности! Бутылку дай. — Отпила немного. — Значит, не будет у меня Петровича?
— Перебрала ты малость, — он взял у неё бутылку, отнёс и выбросил в корзину. — Пойдём. Народ на причал потянулся.
— Иди. Сама дойду. С Файкой не хочешь повидаться? Помнит она тебя.
— Встретимся где-нибудь.
Могильный холмик осел, венки пожелтели, ленты выцвели. Пётр прочертил веткой контур ограды. Измерил и записал.
— Присесть негде. Не забудь оставить место для скамеечки. Давай помянём. — Виктория достала из сумки чекушку, две стопки. Они выпили стоя, зажевали перьями зелёного лука, постояли, опустив головы, и пошли на автобус.
… - Был момент, я его прямо возненавидела. Переманил людей и бросил. Всего и делов то было — заявление написать. Подстерегла его в коридоре и выложила: все вы, мол, одним мирром мазаны, ни на кого положиться нельзя…
— Поставил личное выше общественного, — подсказал я.
— Не умничай. Давно это было.
— Мужики, между прочим, правильно всё поняли. Жена Геннадия выступала, вроде тебя, а тёща в гости звала.
— Может, помолчишь? — Она наполнила мою рюмку. — Он криво так улыбнулся. — Что тебя не устраивает? Твой же товарищ по партии.
Я ему: — Нашёл, чем козырять. О людях подумай.
Ему самому, видать, не сладко было. Усмехнулся: — А вступают, знаешь во что? Дай пройти.
Посмотрела я вслед и пожалела, что сунулась. Кошка между нами пробежала и развела надолго. Вспомни, кто привозил книги, а кто приносил.
… — Все вдруг верующими стали, в церковь ходят, свечки ставят. Недавно встретила тут одного из бывших активистов, из церкви идёт, стала расспрашивать, а он мне лозунги, как привык.
— Ты с Петром поговори, — посоветовала Ирина. — Он тебе всё разъяснит и про Спинозу расскажет…
— Да ну его! На днях приносил печатать. Смеётся. Мы с тобой, говорит, поменялись местами: у меня беспартийного стажа девать некуда, а у тебя всего ничего.
— Обиделась?
— Он не со зла. Ситуацию обыгрывает. Чего обижаться? Как вспомню их стриженую братву детдомовскую, как они на заборе висели… Ему ещё повезло. Не спился. Выкарабкался. К хорошим людям тянулся, и они к нему шли.
— Я приезжала в Ижевск, когда мы ещё только присматривались друг к другу, взяла с полки томик Мицкевича почитать перед сном, открыла на закладке и прочитала подчёркнутые строки: «Зачем, желая чувства разделить, не можем душу в душу перелить»[31]. Живём, кажется, душа в душу, всё уже не раз туда и обратно перелито, а смотрят наши души в разные стороны — его на звёзды, а моя здесь, на земле покоится. Его Бог — непознанное, а мой каждый год являет себя.
— Поделись. Не обеднеешь.
В последние дни весны или в начале лета, когда свежая листва налилась и потемнела, пришло время липе брызнуть нежной прозрачной зеленью. В воскресный день Ирина позвала Викторию: — Далеко не пойдём. Боязно одним в лес ходить. — Остановились у первых лип. — Смотри на солнце сквозь листья. Там оживает солнечный свет. Великое таинство. Начало всех начал. Корни всего живого. Язычники древние нутром это чуяли, молились липе, как женскому началу, дарующему жизнь. А там, куда мы едем, лип нет, зато дубы растут… Вот его туда и тянет, — пошутила сквозь слёзы. — Мне уехать, что душу здесь оставить. — По лицу Ирины текли слёзы, расходились тёмными пятнами на блузке, она не смахивала их, смотрела вверх на светящуюся зелень.
— Никто, ведь, не гонит, — шепнула Виктория.
— Не скажи. Это кожей чувствуют. Дети едут. В них вся жизнь. Пойдём.
Теперь Виктория читала и перечитывала Библию. Это ей принадлежит высказывание, которое я записал и привёл в письме Петру. «Не надо думать, что древние были глупее нас. Они делали историю, а мы её повторяем». В ответ Пётр прислал для неё недавно вышедшую в переводе книгу Вила Дюранта «Цезарь и Христос». Виктория полистала книгу и не взяла. — Дурные вы, мужики, с виду умные, а что под носом разглядеть не умеете. Я ищу в книгах не знание, а утешение.
Виктор Николаевич Харченко родился в Ставропольском крае. Детство провел на Сахалине. Окончил Московский государственный педагогический институт имени Ленина. Работал учителем, журналистом, возглавлял общество книголюбов. Рассказы печатались в журналах: «Сельская молодежь», «Крестьянка», «Аврора», «Нева» и других. «На реке черемуховых облаков» — первая книга Виктора Харченко.
На пути к мечте герой преодолевает пять континентов: обучается в джунглях, выживает в Африке, влюбляется в Бразилии. И повсюду его преследует пугающий демон. Книга написана в традициях магического реализма, ломая ощущение времени. Эта история вдохновляет на приключения и побуждает верить в себя.
Прогрессивный индийский прозаик известен советскому читателю книгами «Гнев всевышнего» и «Окна отчего дома». Последний его роман продолжает развитие темы эмансипации индийской женщины. Героиня романа Басанти, стремясь к самоутверждению и личной свободе, бросает вызов косным традициям и многовековым устоям, которые регламентируют жизнь индийского общества, и завоевывает право самостоятельно распоряжаться собственной судьбой.
Вторая часть романа "Мне бы в небо" посвящена возвращению домой. Аврора, после встречи с людьми, живущими на берегу моря и занявшими в её сердце особенный уголок, возвращается туда, где "не видно звёзд", в большой город В.. Там главную героиню ждёт горячо и преданно любящий её Гай, работа в издательстве, недописанная книга. Аврора не без труда вливается в свою прежнюю жизнь, но временами отдаётся воспоминаниям о шуме морских волн и о тех чувствах, которые она испытала рядом с Францем... В эти моменты она даже представить не может, насколько близка их следующая встреча.
Каково быть дочкой самой богатой женщины в Чикаго 80-х, с детской открытостью расскажет Беттина. Шикарные вечеринки, брендовые платья и сомнительные методы воспитания – у ее взбалмошной матери имелись свои представления о том, чему учить дочь. А Беттина готова была осуществить любую материнскую идею (даже сняться голой на рождественской открытке), только бы заслужить ее любовь.
Посреди песенно-голубого Дуная, превратившегося ныне в «сточную канаву Европы», сел на мель теплоход с советскими туристами. И прежде чем ему снова удалось тронуться в путь, на борту разыгралось действие, которое в одинаковой степени можно назвать и драмой, и комедией. Об этом повесть «Немного смешно и довольно грустно». В другой повести — «Грация, или Период полураспада» автор обращается к жаркому лету 1986 года, когда еще не осознанная до конца чернобыльская трагедия уже влилась в судьбы людей. Кроме этих двух повестей, в сборник вошли рассказы, которые «смотрят» в наше, время с тревогой и улыбкой, иногда с вопросом и часто — с надеждой.