Образ мира в тексте и ритуале - [142]
Злая кита-та лютая, / Бабья вера проклятая [PC 1985: 235–236]; Мудрёна кика белая / По чадочкю спустилася / Во дымноё окошечкё. / Добралась кика белая / Да до печи горячие, / Обогрелась, захвастала… [Еф.: 317]; Что пошла да кика белая да / По лесам да всё по тёмными, да / По грезям да всё по чёрными, да /<…) / Что дошла да кика белая да / До деревни Калинина, да / До площадки красивыё, да / До болыниё дороженьки, да / До высокого терему, да / До кутного окошечка, да / У окошка хваталася, да / На бревёшко спиналася. / Не пустила кику белую да / Чёсна дивьяя красота [там же: 324–325]; Волокита проклятая дак/ На пече-то в углу сидит, дак / Чернитце да мараетце, дак / С красотой да ругаетце: «Дак / Пристыжу тебя, красота, я / В божьёй церкве соборною, дак / Росплету тебе, девиця, дак / Русу косу шёлковую» [там же: 221]; Хочёт ладить-то красота / Вспорхонуть да и улитить. / А волокита-поддымниця / Чернитце да мараитце, / С красотой-то сцитаитце, / Она со мной наряжаитце [PC 1985: 229, 230]; И пошла волюшка за чистое за полюшко, / И по лугам да пошла воля по зеленыим, / И по селам да пошла воля деревенскиим; / И вдруг навстрету твоей вольной этой волюшке, /<…)/ И как угрюмая неволя страховитая [Б.: 303].
Как и невеста, воля сначала стремится вернуться на свое прежнее место:
И до сырой земли там воля покланяется, / И всё-то просится на родную сторонушку, / И взад по-прежнему на бладую головушку! [Б.: 386]; Ой, моя волюшка во ноженьки скатилась. / Ой, она клубышком во ноженьках катается, / Ой, она червышком во ноженьках свивается, / Ой, ко мне девушке обратно да все давается [РСЗ: 60],
ср. в тех же словах о невесте:
Я у родителя своего у батюшки / Буду клубышком во ногах его кататися, / Буду червышком свиватися, / Буду упрашивать да умаливать, / Чтобы не выдал на остуду чужу сторону, / Оставил бы во вольной волюшке, / В бесценном во девичестве [там же: 126].
Невеста тоже надеется вернуть на место свою волю:
Я в догон пойду невольна красна девушка, / Догоню свою бажону вольну волюшку / И кладу назад на младу на головушку, / Я во день кладу на младу на головушку, / А во ночь кладу к ретливому сердечушку, / Поношу еще бажону вольну волюшку, / Поживу еще во красныих во девушках [там же: 61].
Осознав невозможность этого, она надеется хотя бы оставить свою волю в доме родителей, крестной матери или других родственников:
Сево дня да сево цясу / Мне куды будет краса девать, / Да куды волюшку спрятали? / Я положу ту красоту / Под порог-то на лавоцьку. / Тут не место, не мистецько / Моей вольке-то вольные… [PC 1985: 215]; Я кладу бажёну волюшку / На брусову белу лавоцку. / Уж вы под порог ю не спашите-тко, / И вы в сметьях не вынесите-ко / Под порог в место тряпиноцки. / <…)/ Я кладу бажёну волюшку / На столы да на дубовые, / Я на скатерти забранные. / Наедайся, воля, досы-ти, / А напивайся, воля, допьяна, / Покуль свой дом да своя воля, / Покуль у своих родителей [РПК: 230]; Только слухайте, желанные родители, / Не прошу я с вас над елочка великого, / Дайте мне-ка вы земелечки немножечко / Под этим под косивчатым окошечком / Посадить мне-ка бажону вольну волюшку. / Как буду ходить-то я ведь белая лебедушка / На эту на родимую на родинку, / Во эту во красную во веснышку, / Будет расцветать бажона моя волюшка… [РСЗ: 61]; Слухай, милая родитель моя маменька, / Ты пусти меня в родимо во гостилище, / Дай-ко мне да ручное рукодельице, /<…)/ Буду вышивать что ль я белая лебедушка, / На середочке бажону свою волюшку, / По краям будут полки да со солдатами, / Чтоб охраняли бажону мою волюшку [там же: 85]; И приостаньсе-ко, бажона вольна волюшка, / Ты во этом во почетноем гостебище, / И ты у миленькой крестовой милой маменьки, / И ты у миленькой сестрицы двуродимыя, / И ты на лавочке останься-ка булавочкой, / И на окошечки останься-ка пылиночкой, / И на стеколышке останься-ка потиночкой [там же: 115].
Однако и это желание неисполнимо.
Еще одна возможность – передать свою волю-красоту на сохранение батюшке, матушке, братьям, но и здесь, оказывается, ей «не место», и только сестрица может стать хранительницей высшей девичьей ценности:
Я сдаю тебе, батюшко, я / Чёсну дивью ту красоту! Нет, / Тут не место, не мистечко да / Чёсной дивьей-то красоте /<…)/ Я сдаю тебе, мамушка, я / Чёсну дивью ту красоту! Нет, / Тут не место, не мистечко да / Чёсной дивьёй-то красоте / <…)/ Я сдаю тебе, брателко, я / Чёсну дивью ту красоту! Нет, / Тут не место, не мистечко дак / Чёсной дивьей-то красоте / <…)/ Я сдаю тебе, сестрица, я / Чёсну дивью ту красоту! /<…)/ Ты носи, моя сестриця, дак / Ты носи, сберегаючи, дак / Ты меня, вспоминаючи» [Еф.: 221–222]; Тут погленитце красоте да у родимые сестрице. Да / Тут ёй место и мистечко, да / Место ёй да любимоё! [там же: 303].
Согласно другим текстам, и сестрица, и подруги, которым во многих локальных вариантах обряда невеста отдает свою ленту, платок, фату или другие предметные символы воли-красоты, оказываются также ненадежными хранительницами:
Я отдам да дивью красоту да / Я родимой-то сестрице! Да. / Что пойдёт да моя сестриця да / На гульбишша, на игрышша – да / Потереёт дивью красоту! Да / Это тут да моёй красоте, да / Ёй не место, не мистечко, да /
