Обращение Апостола Муравьёва - [60]

В связанные с предстоящим делом премудрости Колун посвятил Апостола в салоне самолёта. Вылетать в Иркутск пришлось из Одессы – у Марата всплыло несколько неотложных дел, связанных с оформлением документов.

Бригадир без бригады, дядя Колуна Мамонтов Виктор Павлович, не потрудился встретить племянника в аэропорту. Приятелям пришлось добираться до места несколько дней, поэтому в пути Апостол много узнал о золоте и способах его добычи. Мамонтов, здоровенный бородатый мужичище из касты мутировавших на сибирском воздухе геологов, свойски охлопал племяшу плечи, затем, натешившись, обратил взор на Марата. Повеяло холодом. Таким людям тесно в городах. Лишь на диком просторе находят себе место. В городе либо подминают под себя остальных хищников, либо поедают себя изнутри.

Дом, под стать хозяину, из сибирского кедра, честный, долговечный и чистый. Триста квадратов под господский комфорт: просторная гостиная, четыре спальни, каждая с три Киевских квартирки Марата, и удобная частота подсобок. За домом гараж, площадью на несколько моторов. Если прикинуть, в доме легко расположится бригада человек на десять, все с личным транспортом. Вокруг участок, сотки на две, обнесённый умеренно густым частоколом.

– Водку потребляешь? – засипел басом Мамонтов.

– Выпью, если нальёте, – согласился Марат.

– На приисках, дорогуша, не выкают. Это у вас там, в городских катакомбах, набрались: «Битте шон», «Данке шон», «Ауфвидерзеен». Здесь не по слову о человеке судят, а по мозолям.

– Дядь Вить, мужика вовсе застращал, – вступился за Марата Николай.

– По нему не видать, что сильно испугался, – Мамонтов одобрительно причмокнул, – хмурый парень. Получится из него толк, я таких за версту чую. Мало их, и запах особенный.

Бригадир разлил водку по «гранёным» правильной вместимости.

– Ну, за преемственность старателей и фарт!

Выпили сообща.

– К слову, я, пацаны, потомок Саввы Мамонтова, – разнежился Виктор Павлович, прохрустев малосольным огурцом.

– Впрямь? – удивился Колун. – Батька мне ничего не рассказывал. Стал-быть, и я потомок?

– Сперва посмотрим, как ты кайлить сподобишься, тогда решим, потомок ты, или с боку припёка. Фамилию носить мало, надо дух предка усвоить. Нашему духу, юноша, не во всяком теле привольно. Гнильцо десятой дорогой обойдёт.

Апостол не удержался от смешливой улыбки, не укрывшейся от зоркого глаза старателя, зрячего крота, способного разглядеть в пасмурный день мутный проблеск золота в скальной породе.

– Скалишься, малый – забавно?

– Не то, Палыч, раз уж зашёл разговор о генеалогии, – Марат украдкой глянул на старателя, знает ли умное словцо. Мамонтов знал. – Раз уж зашёл такой разговор, то позвольте признать за собой дворянство. Перед вами Марат Игоревич Муравьёв-Апостол, потомок декабриста, повешенного на кронверке Петропавловского равелина.

– У-тю-тю! Вот так компания, – обрадовался бригадир, – дворянин, купец и племянник.

Колун обиженно вздёрнул голову, но оба его собеседника, не сговариваясь, покатились со смеху. Тому осталось лишь присоединиться.

– Ладно, братцы, – отсмеявшись, пригладил бороду Виктор Павлович, – ещё по маленькой за невинно убиенного самодержца, и в постелю. На золоте, знаете, титулы предков теряют блеск. Здесь только сам. И сразу видно, кто ты на деле. Профессор порой швыряет кайло, рыдая от бессилия, а неуч, постаравшись сезон, покидает Иркутский край богатым, как директор винно-водочного завода в городе Грозном. Предупреждаю: работа тяжёлая, если слюда не пойдёт, то старые разрезы, галечные отвалы, борта карьеров, заброшенные целики в шахтах – всё это может стать нашим хлебом. Пойдём в тайгу, будем мыть гальку на косах, пробивать шурфы…

– Придётся привыкнуть невзгодам, к лишениям, – по-книжному подхватил Николай, помнивший признания дядьки, – голодать, мёрзнуть, бояться обвала в шурфе…

Времени на раскачку бригадир не оставил. Заранее, пока ожидал кандидатов в бригаду, разведал выход слюдита в наскальи. Работу приголубили с утра, наскоро позавтракав блинами с мёдом. Их за годы жизни в мужской общине Виктор Павлович научился готовить виртуозно.

Марата разбудило фальшивое пение: «Блины, блины, блинята, забавные блинцы…» И заново. Начиналось шаманством, им и заканчивалось.

Апостол вертел в руках кайло – заострённый с двух концов стержень с рукоятью посередине, – поплевал на ладони, и принялся. Кайлил с огоньком, так, что у Колуна глаза открылись. Пёрла несчётная силища наружу. С каких недоимок ушёл такой бычара из большого бокса, оставалось загадкой.

Заладился дождь, но оставалось тепло. Ублажал грибной дух. Напрасное благолепие, работа старателя оказалась неблагодарной. Бесповоротно тупой – руби слюдит, ищи занорыш…

К полудню, когда вымотались изрядно, на тракторце подобрался бригадир. Осмотрел работу, разочарованно огорошил:

– Пусто поверху. Ладно, шабаш, будем слюду по-македонски бурить. А с паршивой овцы, как говорится, хоть шерсти клок.

К вечеру набурили с тонну. Спустили вниз, к барже. Погрузились. И потекли дни, схожие между собой, как шишки на кедровом стланике.

– Не нудьтесь, хлопцы, – чувствуя разочарование, пытался поддержать братву бригадир, – мы и без рыжья, на одной слюде, поднимемся.