Обращая сумрак в свет - [104]

– Если миссис Кеффорд наняла его для покушения на музей, держу пари: она опасалась, как бы след от него не привел к ней.

Тут Корран прекратил писать и, подняв брови, уставился на меня.

– Вы полагаете, он застрелен супругой спикера от оппозиции?!

В груди разом похолодело.

– Нет, разумеется, не ею самой, – ответила я. – Однако она могла попросить кого-либо… о нем позаботиться.

Корран отложил перо в сторону.

– Мисс Кэмхерст, – негромко, однако твердо заговорил он, – прошу вас, обдумайте показания всесторонне. Понимаю: подозрений у вас немало, и, может быть, они вполне справедливы. Но, не имея им доказательств, вы не на шутку рискуете: что, если миссис Кеффорд вчинит вам иск? Ведь любые обвинения в ее адрес можно счесть нападками и на ее супруга.

Разумеется, он был абсолютно прав. Но я могла думать лишь об одном: Холлмэн мертв, Аарон пропал без следа – и вдруг он станет следующим, чей труп завтра обнаружат в реке? Смерти ему, каков бы он ни был, я совсем не желала.

– Тогда этого не записывайте! – в ярости ответила я, поднимаясь на ноги. – Однако не смейте исключить ее из расследования только потому, что струсили. На кону не просто убийство или даже два: от нашей способности не только выяснить, но и доказать истину может зависеть будущее всего драконианского народа.

С этими словами я покинула кабинет, что было не слишком разумно в силу целой кучи причин: не глядя, куда иду, я направилась ловить кэб не в ту сторону и, мало этого, запыхавшись, зашлась в новом приступе кашля. Пришлось остановиться, опереться на невысокую каменную стенку, тянувшуюся вдоль берега Туизла, и подождать, пока не отдышусь. Последовавший за мною Кудшайн молча остановился рядом и прикрыл крылом мою спину, отчего на сердце стало немного спокойнее.

– Его нужно найти, – сказала я, как только снова смогла говорить.

О ком речь, Кудшайн понял без пояснений.

– Возможно, он сбежал до того, как эти… кто бы они там ни были, явились по его душу, – предположил он. – Куда он мог бы уехать?

– Родился и вырос он в Ярстоу, – ответила я, – однако родных мест не выносит и возвращаться туда, по-моему, не стал бы даже ради того, чтобы скрыться.

А если так, то куда же еще?

Я устремила взгляд в темные воды Туизла, старательно гоня прочь образ холодного, безжизненного тела, покачивающегося на волнах.

И тут меня осенило. Туизл!

Наверное, никто другой об этом бы не догадался. Хуже всего в Аароне Морнетте то, что мы с ним, можно сказать, прекрасно друг другу подходим: одни и те же познания, одни и те же (до определенных, конечно, пределов) страсти, и на оставленной им в номере бумаге, действительно, были начертаны стихи о любви… но в то же время – подсказка.

– Туизл, – сказала я Кудшайну, по-прежнему не отводя глаз от воды, но уж теперь-то совсем по иной причине. – На староширландском его название означает «вильчатый», «раздвоенный». А теперь вспомни: «у брега змееязыкой реки стоит чертог ее, полный сокровищ…»

– Какой чертог, полный сокровищ? – с вполне понятным недоумением переспросил Кудшайн.

Забыв о слабости, я вихрем развернулась к нему.

– Некое место, которое хотел указать мне Аарон. Написанные им стихи – о них я тебе рассказывала – это адресованное мне сообщение, да такое, что смысла его больше никто не поймет. Для этого нужно знать, что Белилуштар – это я, что «крыла, объемлющие небо дня» – один из ее эпитетов, и… – тут я запнулась на полуслове. – И нужно знать эпос! Золото, изумруд, бирюза и обсидиан…

– Цвета четверых из одной скорлупы, – подтвердил Кудшайн, оживленно затрепетав крыльями. – Так он сообщает тебе, где спрятаны недостающие таблички?

На самом деле я вообразить себе не могла, что после всего случившегося он раскроет мне этот секрет. Но зачем еще намекать подобным манером на четверых из одной скорлупы?

– Может, и да. Пока не знаю. Вопрос в другом: куда именно он меня направляет? Туизл – самая длинная среди ширландских рек.

– Вряд ли слишком уж далеко, – сказал Кудшайн. – Думаю, это где-нибудь в городе.

Однако и в этом случае берегов Туизла за неделю не обыскать.

– Прочая часть стихотворения…

Смежив веки, стараясь дышать ровнее, изо всех сил сдерживая готовый некстати возобновиться кашель, я напрягла память, прочла стихотворение вслух от строчки до строчки и подняла на Кудшайна вопросительный взгляд.

– «Царить над глубинами бездны внизу», – немедля сказал он. – Венчающее Бездну?

Будь тон стихов не столь интимен, я бы задумалась, не посылает ли Аарон меня к дьяволу.

– Костяные врата… Врата из костей, связанных ремнями из кожи. Те самые, сквозь которые сестры и переодетый женщиной Эктабр спускались в преисподнюю… Некое место, куда допускаются только женщины? Нет, – решительно отмахнувшись от собственной догадки, рассудила я. – Тогда он не смог бы спрятать таблички там.

– Костяные врата тебе не станут преградой, – напомнил Кудшайн. – А далее новый образ: костяная дорога, что под ноги ляжет.

– Может, улица с каким-нибудь, так сказать, «костяным» названием? – неуверенно предположила я. – Скулл-стрит, Фимур-стрит, Клавикл-стрит…

Череп, бедро, ключица… Все это звучало довольно мрачно и совершенно неправдоподобно. Однако не зря у меня в бабушках выдающаяся натуралистка! Стоило вспомнить о ней, и все сразу же сделалось ясно. Голень, она же – малая берцовая кость, сломанная гранмамá во время той катастрофы, что привела ее к встрече с народом Кудшайна!