Оборотень в погонах - [37]

– Началнык, – проникновенным голосом выговорил орк, когда я уже совсем решился подмигнуть Бабичеву, чтобы тот взял подозреваемого за шиворот и подержал немного. – Вэришь-нэ вэришь – галрог попутал!

– Мы люди простые, богобоязненные, раешные, – благодушно промолвил я, уже зная, чем закончится наша беседа. – Мы в балрогов не верим.

– Вай-вай! – очень натурально завыл орк. Я понимал его отчаяние – вместо изрядной суммы ему светил крупный срок, скостить который он сможет только – страшно сказать! – сотрудничеством со следствием. – Если Агдулла Грых нэ галрог, так точно галрогов сын! Уговорыл!

– Так и запишем, – удовлетворенно потер я руки.

– Скажы, архангэл, – взмолился Гырзаш, когда его выводили из будочки, где на время рейда по Черемушкинскому базару разместился почти весь личный состав отдела. – Как лотус нашол?

– Очень просто я его нашел, – ухмыльнулся я, доставая из-за пазухи корявую железку на серебряной цепочке. Железку окружало бледное голубоватое свечение. – Талисман у меня есть. Видишь – светится!

– Ы-ы! – взвыл Гырзаш. – Выйду турма – рэзат Грыха гуду! Крычал – столычный глагочыный тукой, не найдет!

Он все еще орал и матерился, пока его запихивали в «воронок».

Все же удивительно, до чего суеверный народ эти горцы. Да будь у нас такие детекторы наркотиков – разве стали бы мы торгашей по рынкам шмонать?

На самом деле лотос унюхал Лисохвостов. Он, конечно, не совсем собака, но служебная лиса – тоже очень неплохо. А железку мне подарил старый друг, бывший «афганец» Костя Долгаев, и представляла она собой кусок танковой брони производства Пермского завода. Эльфийское оружие, как известно, при приближении орков светится.

Всеволод Серов

Три часа – это все ж полегче, чем полдень. Все, что могло раскалится, уже давно раскалилось, зато и тень кое-какая начала образовываться. И если положение позволяет – а оно позволяет! – то можно в это самую тень заковыряться и оттуда, с ленцой, позевывая, наблюдать как Центурион гоняет по плацу молодняк. Молодняк уже обалдел совершенно, форма вся в пыли и потеках. Наверняка не рубит и половины из того, что орет им прапор.

Делать не фига не хочется совершенно. Все мысли – те, которые остались – словно жирные мухи роятся над столовкой. Там есть хоть чего-нибудь прохладное. Но туда пока нельзя. Можно напиться простой воды из крана, но, во-первых, бочка на солнце и давно уже прокалилась насквозь, так что вода в ней даже и не теплая – в ней яйца можно варить, вкрутую. А во-вторых, кран находится с другой стороны казармы. Куда-то подниматься, тащиться – да ну его к орку!

– А морякам нашим, – неожиданно заявляет Ладога, – в тропиках красное вино выдают.

– А ты почем знаешь? – лениво интересуется Колобок.

– Брат у меня там служил, – охотно отзывается Ладога. – На Северном, в бригаде подплава.

– Ну ты загнул. Скажешь, он у тебя гном?

То, что на субмаринах, тем более на таких, что ходят в дальние походы, экипажи комплектуются из гномов, должно быть известно даже такому лесному ежику, как Ладога. Арифметика элементарная – меньше объемы жилых отсеков, больше места для всего остального. Да и вообще – кому, как не гномам, плавать на этих железных рыбинах, битком набитых всякой механикой. Изобрели вы, ребята, на свои бороды, хреновину для исследования затопленных подземелий, вот и флаг вам в руки!

– Так я ж не говорил, что он на самих субмаринах! – обижается Ладога. – Он на фрегате обеспечения по мачтам скакал. А фрегат – в составе 5-й эскадры. Всю средиземную лужу, считай, облазил – Крит с Кипром, Каир, Марокко… в Ла-Валетте у рыцарей бывали.

– Живут же, блин, люди, – вздыхает кто-то.

– Ну и вот, – продолжает Ладога. – В тропиках им кажный день вино выдавали – красное полусухое, пополам с водой.

Почему-то именно эта деталь меня убеждает. Вряд ли сам Ладога способен отличить полусухое вино от полусладкого. В его родной деревне всех гастрономических изысков – «монополька» да местный первач.

– Живут же люди. – Теперь я вижу, что это произносит Тиман. – Мало того, что их по всяким заграницам на халяву катают, так еще и вином накачивают, за казенный-то кошт.

– Тебя вон, блин, тоже в заграницу за казенные деньги довезли. – Курешан сплевывает на стену свою всегдашнюю бурую жвачку и продолжает. – Тоже блин, турпоездочка. Восток, понимаешь, экзотика. Дело тонкое. И чем тебе, спрашивается, Кабул хуже Каира? А что пирамид тут нетути, так заместо них горы присобачены. Хочешь, попроси – специально для тебя экскурсию организують.

Курешан ржет, а меня от этого ржанья передергивает. Я все еще не могу забыть тот, месячной давности рейд на плато. Ползущие внизу по склону облака, холод, слепящий снег, вьюга, нещадно бьющая в лицо, стрелы из-под карниза и катящиеся вниз фигурки. И немигающий взгляд желтых глаз.

– Слышь, Анчарский! – просит Костяной. – Расскажи еще раз, как ты первый раз в егеря загремел.

– Я ведь тебе уже рассказывал.

– Так то мне, а молодняк-то еще не слышал, – улыбается Костяной. – Им это знаешь, какой наукой будет! Да и я не прочь по новой послушать. Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой. Это ведь при Катьке Второй было, так?