Оборотень - [5]

«Война была и осталась и моим, и твоим делом хотя бы потому, что мы не оказали ей должного сопротивления», — говорится в «Оборотне». А в «Былом» Сандемусе судит себя и того строже: он отдает коллаборационисту Бьёрну Люнду многие широко известные, но оттого не более приятные автору бытовые подробности своей жизни. Перебравшись в Осло, Сандемусе долго и усердно добивался репутации оригинала, от которого можно ожидать чего угодно. И довольно быстро стал считаться самым необузданным в столичной богеме, кутилой и ловеласом, не пропускавшим ни одной юбки. Истории о том, как он раздавал сотенные в ресторанном застолье, пока семья сидела на одной картошке, как затащил с собутыльником огромную скамью в квартиру, а потом грузчики еле сдвинули ее с места, как устроил пожар в доме случайной знакомой Ивара Лу-Юханссона, к нему же ее приревновав, и многие другие, в том числе и большинство рассказанных в обоих романах разными героями, приписывались самому Сандемусе. Как и общеизвестная почти божественная влюбленность в него детей его и, как язвила Сигрид Унсет, «обеих жен». Действительно, любимое построение Сандемусе — любовный треугольник (а то и многогранник) тоже не является плодом исключительно писательской фантазии. В течение почти десяти лет Сандемусе жил, так сказать, на два дома. Иногда все шло на зависть окружающим тихо и гармонично, но иногда осложнялось и взрывалось, давая материал самым горьким страницам «Былого». К началу войны отношения совершенно запутались, и когда в годы стокгольмской эмиграции невенчанная жена ушла от писателя, забрав маленького сына, — Сандемусе тут же разводится и с законной женой. Этот страшный кризис середины жизни потому описан в «Былом» и «Оборотне» так искренне, но вместе с тем с огромным сочувствием к герою, что самому Сандемусе он едва не стоил жизни и рассудка. Обратите внимание на то, как Эрлинг встречается с Фелисией в Стокгольме — и она уходит в полном убеждении, что этот знаменитый писатель глубоко болен, что он сошел с ума. Это ощущение, что все махнули на тебя рукой, что никто не верит в тебя, было таким болезненным, пишет Сандемусе в статьях и эссе, что он из чистого протеста, единственно из невозможности смириться с этим клеймом написал «Былое — это сон».

В Стокгольме Сандемусе оказался потому, что с самого начала оккупации был связан с группой Сопротивления под командованием Лауритса Санда. В сентябре 1941 года группу разгромили по доносу провокатора, самого Санда в гестапо подвергли жесточайшим пыткам. Ему удалось передать на волю единственную записку, которая слово в слово воспроизведена в «Оборотне»: «Немедленно отправьте в Швецию Акселя Сандемусе! Он ничего не знает, но только Богу известно, что он может наговорить!»

Тема вынужденного бегства, одиночества, всегда занимавшая Сандемусе, становится теперь одной из важнейших. Он охотно наследует Гамсуну, Унсет, Обстфеллеру, Ибсену, пестовавшим героев-одиночек. Правда, типичные персонажи Сандемусе более одиозны: беглецы, убийцы, шизофреники, художники. Но их, как и возвышенных героев, отторгает мещанская мораль, и за свою свободу и независимость они платят полнейшей изоляцией — интеллектуальной, эмоциональной, физической. Одиночество нимало не тяготит их, ибо они заняты самопознанием, а этот деликатный процесс не терпит шума, суеты и нарастающего шквала бытовых проблем. Однако война отрезвила Сандемусе. Он вдруг вспомнил о так называемом одиночестве в обществе, о котором писал обожаемый им Эдгар По, о том, что одиночество чревато патологией вплоть до ярости и немотивированной агрессии. Все без исключения герои «Былого», да и «Оборотня» страдают от непонимания, невозможности установить с людьми простые, понятные и до конца устраивающие всех отношения. Нарушения межличностного общения и есть модель войны, намекает Сандемусе. Как немотивированное убийство олицетворяет фашизм (ведь у отдельного солдата вермахта не было никаких личных причин убивать именно этого человека, более того, в некотором смысле оба они — жертвы войны). Стоит ли удивляться, что во всех послевоенных романах Сандемусе использует элементы детектива. С одной стороны, это именно тот жанр, где во главу угла поставлен прикладной психологизм. С другой, в детективе всегда две истории — рассказываемая и подразумеваемая, поэтому он идеально подходит для того, чтобы передать деление психики на сознательное и подсознательное (особенно если видеть в убийстве крайнее обострение психологических проблем агрессора). Но есть и третья сторона: детектив — это всегда игра с читателем, то есть вымысел такого рода, в который и верят, и не верят, как дети в Деда Мороза. А Сандемусе часто писал, что в идеале писательство должно постоянно балансировать на этой грани.

Сандемусе эта суггестивность давалась тем легче, что от рождения природа снабдила его удивительным свойством. Его неповторимость как писателя не в последнюю очередь объясняется тем, что он, человек двадцатого века, сумел сохранить мышление первобытного человека, живущего во времена создания верований и религий. Творить мифы для Сандемусе так же естественно, как дышать. Он непринужденно использовал народные верования для создания собственных мифов, моделирующих глубинные структуры жизни. (И проговорился в «Оборотне»: «Миф на тысячи лет старше формы, в которой он дошел до нас»). То есть он считал, что мифы регистрируют важнейшие законы жизни, а выражены они могут быть в Писании, сказке, трагедии Шекспира или романе Сандемусе. В «Мы украшаем себя рогами», «Клабаутерманне», отчасти и «Оборотне» только миф сплавляет воедино разрозненные части. Та же магия, что и тексты священных книг: берутся события и «определенным образом в глубине сердца связываются воедино. Но вылепить это единое целое может лишь писатель».