Оборотень - [3]

Шрифт
Интервал

Ненависть — вот точное слово, она переполняет Эспена Арнакке, когда он через семнадцать лет после убийства рассказывает о своем «детстве убийцы», о Янте. Это маленький провинциальный городок, где «народ взял подавление самого себя в свои руки» и все «живут под вечным гнетом несвободы, страха, холодности и властолюбия». Описание этой чудовищной микромодели тоталитарного государства потому так потрясло читателей, что в фантасмагорическом отвратительном виде предстает жизнь самая обычная. Просто то, что взрослые считают рутинным процессом воспитания по принципу «вырастет, спасибо скажет», часто оказывается моральным насилием. Это не последовательное повествование, но россыпь на первый взгляд случайных и вовсе не катастрофических переживаний, которые, однако, застряли у ребенка в душе, наслоились и сплелись в силки, в которых навсегда запутался Эспен. Он ненавидит свою малую родину и ее жизненные установки, он всю жизнь действует «от противного», часто во вред себе — и он никогда не перестает быть янтой: болезненно неуверенным в себе, завистливым, нетерпимым до агрессивности и неспособным покаяться и взять грех на душу.

Этот роман 1933 года рисует общество, которое может стать идеальной опорой фашизма: оно держится на инстинкте толпы, на возведенной в закон дедовщине. Янтеизм — это прежде всего безграничная Глупость, то есть косность мышления, конформизм и привычка жить с оглядкой на «что люди скажут». Перечитайте все сказанное о Густаве Вике, супругах Сваре, Виктории Стейнгрим — и обобщенный портрет жителя Янте готов. Их библия, Закон Янте, выглядит так:

1. Ничего о себе не воображай.

2. Не думай, что ты можешь сравниться с нами.

3. Не думай, что ты умнее нас.

4. Не думай, что ты лучше нас.

5. Не думай, что ты знаешь больше нашего.

6. Не воображай, что можешь смотреть на нас свысока.

7. Не верь, что из тебя что-нибудь выйдет.

8. Не думай, что можешь смеяться над нами.

9. Не надейся, что кому-то есть до тебя дело.

10. Не думай, что можешь чему-нибудь нас научить.

Янтеизм давно стал термином, более того, словарным понятием. Сандемусе удалось подметить и сформулировать конформное начало, неоспоримо человеку присущее. Выбирая стиль жизни и профессию, обзаводясь семьей, рожая детей, человек оценивает себя в зеркале чужих реакций. Вот нам казалось, что отмени давление сверху — и свободный человек покажет себя во всей красе. А присмотрелись попристальнее — на тебе: то и дело попадаются весьма даже юные граждане, всецело зависящие от идеологической и общественной моды. Как им жить, во что одеваться, что считать стильным и крутым, понятно и подробно растолковывают в специальных глянцевых журналах, чтоб уж наверняка. А все потому, что свобода и несвобода — суть внутренние состояния человека, мера его уверенности в своих силах и любви к себе. Все тоже с приставкой «не» и есть янтеизм. В чем, естественно, никому не хочется быть обвиненным. Сандемусе с неприятной наглядностью показывает, что доверие к ребенку, уважение и есть те дрожжи, без которых душа не поднимется, не сможет противостоять главному соблазну общественной жизни — стандартизации. «Берегись сопоставлений, которые будет навязывать тебе мир!» — вслед за Кьеркегором не уставал повторять Сандемусе. Сперва счел себя оскорбленным Нюкебинг Мурc, потом пошли разговоры о том, что духовная жизнь Скандинавии и североамериканского континента с его огромной скандинавской диаспорой загипнотизированы Законом Янте. Мол, опасаясь янтеизма, общество впадает в анархию и индивидуализм, что вряд ли лучше. Наконец, победил природный северный рациональный оптимизм, и было решено считать Закон Янте воплощением прежнего, додемократического общества. Так что лет десять назад была проведена торжественная церемония похорон Закона: текст 1933 года утопили в заливе, потом вычеркнули из него все «не» и в таком позитивно-обновленном виде растиражировали. Закрыли, как говорится, вопрос. Сандемусе такое косвенное признание неистребимости янтеизма рассмешило бы. Он тоже считал, что «Янте везде, она раскинулась в канадских степях, покрыла собой Штаты, притаилась на Яве и цветет буйным цветом в Юлланде, от нее невозможно спастись бегством». Единственное, о чем мечтает герой «Беглеца», имея на то более чем сомнительные основания, — хотя бы увидеть своими глазами своего ночного двойника, то темное, янтовское, «что выглянуло из подполья и исчезло прежде, чем ты успел его разглядеть».

Эспен Арнакке, как и Эрлинг Вик и многие другие герои писателя, с детства живет с таким ощущением своей порочности, что все время ждет от себя ужасных поступков. И, совершив их, вздыхает чуть не с облегчением — вот оно! Как писал Фрейд: «Я должен утверждать, как бы парадоксально это ни звучало, что чувство вины существовало до поступка, что оно возникло не из него, а наоборот, проступок был обусловлен этим чувством. Людей этих с полным правом можно назвать преступниками вследствие сознания вины».

Тут пришло время сказать вот о чем. Переехав в Норвегию и сблизившись с леворадикальными интеллектуалами, Сандемусе волей-неволей попал в эпицентр споров о психоанализе. Трудно представить себе этого скептика и оригинала, имевшего собственную точку зрения буквально по любому вопросу, правоверным адептом какого бы то ни было учения. (Например, «Беглецом» он оспаривает фрейдовский тезис о невозможности самоанализа.) Но нельзя забывать, что учение это ассоциировалось со всем новым и прогрессивным, было символом раскрепощенности и в жизни, и в мышлении (когда фашисты стали преследовать психоаналитиков, слава эта значительно укрепилась). Коль скоро речь заходит о влиянии психоанализа на литературный процесс в Скандинавии, первым всегда называется «Беглец». Уж не говоря о том, что Сандемусе предлагали издать роман в Германии в качестве практикума по психоанализу. Писатель так комментировал эту ситуацию: «О “Беглеце” говорили, что он (и я) более фрейдистский, чем сам Фрейд. Я не читал к тому времени Фрейда, хотя ясно, что окольными путями он оказал на меня влияние». Тут Сандемусе по обыкновению лукавит, но в нежелании признать общеизвестный факт начитанности в этом вопросе есть определенный смысл. В период высокой моды на психоанализ появилось множество «психоаналитических» романов — таких же ходульных, как «деревенские» или «производственные».


Еще от автора Аксель Сандемусе
Былое — это сон

Роман современного норвежского писателя посвящен теме борьбы с фашизмом и предательством, с властью денег в буржуазном обществе.Роман «Былое — это сон» был опубликован впервые в 1944 году в Швеции, куда Сандемусе вынужден был бежать из оккупированной фашистами Норвегии. На норвежском языке он появился только в 1946 году.Роман представляет собой путевые и дневниковые записи героя — Джона Торсона, сделанные им в Норвегии и позже в его доме в Сан-Франциско. В качестве образца для своих записок Джон Торсон взял «Поэзию и правду» Гёте, считая, что подобная форма мемуаров, когда действительность перемежается с вымыслом, лучше всего позволит ему рассказать о своей жизни и объяснить ее.


Крыса

В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.


Рекомендуем почитать
Волчонок

Судьба? Она прописана или как? «Волчонок» Евгении Серенко – чувственное повествование от начала до конца. История жизни одной семьи в нескольких поколениях – непростая, нелегкая. Скажешь, с кем не случается, у кого не бывает? Дело только в малом, не видим мы себя со стороны, не знаем конца, не осознаем… Здесь, себя найдешь – в герое, поступке или словах, обязательно найдешь, и может быть, оценишь…


МашКино

Давным-давно, в десятом выпускном классе СШ № 3 города Полтавы, сложилось у Маши Старожицкой такое стихотворение: «А если встречи, споры, ссоры, Короче, все предрешено, И мы — случайные актеры Еще неснятого кино, Где на экране наши судьбы, Уже сплетенные в века. Эй, режиссер! Не надо дублей — Я буду без черновика...». Девочка, собравшаяся в родную столицу на факультет журналистики КГУ, действительно переживала, точно ли выбрала профессию. Но тогда показались Машке эти строки как бы чужими: говорить о волнениях момента составления жизненного сценария следовало бы какими-то другими, не «киношными» словами, лексикой небожителей.


Сон Геродота

Действие в произведении происходит на берегу Черного моря в античном городе Фазиси, куда приезжает путешественник и будущий историк Геродот и где с ним происходят дивные истории. Прежде всего он обнаруживает, что попал в город, где странным образом исчезло время и где бок-о-бок живут люди разных поколений и даже эпох: аргонавт Язон и французский император Наполеон, Сизиф и римский поэт Овидий. В этом мире все, как обычно, кроме того, что отсутствует само время. В городе он знакомится с рукописями местного рассказчика Диомеда, в которых обнаруживает не менее дивные истории.


Совершенно замечательная вещь

Эйприл Мэй подрабатывает дизайнером, чтобы оплатить учебу в художественной школе Нью-Йорка. Однажды ночью, возвращаясь домой, она натыкается на огромную странную статую, похожую на робота в самурайских доспехах. Раньше ее здесь не было, и Эйприл решает разместить в сети видеоролик со статуей, которую в шутку назвала Карлом. А уже на следующий день девушка оказывается в центре внимания: миллионы просмотров, лайков и сообщений в социальных сетях. В одночасье Эйприл становится популярной и богатой, теперь ей не надо сводить концы с концами.


Камень благополучия

Сказки, сказки, в них и радость, и добро, которое побеждает зло, и вера в светлое завтра, которое наступит, если в него очень сильно верить. Добрая сказка, как лучик солнца, освещает нам мир своим неповторимым светом. Откройте окно, впустите его в свой дом.


Домик для игрушек

Сказка была и будет являться добрым уроком для молодцев. Она легко читается, надолго запоминается и хранится в уголках нашей памяти всю жизнь. Вот только уроки эти, какими бы добрыми или горькими они не были, не всегда хорошо усваиваются.