Оборотень - [6]

Акинфиев же, напротив, должен был с лупой осмотреть каждую щелочку, расспросить соседей и техников-смотрителей, а потом долго и нудно писать протоколы, запрашивать разрешения прокурора на всякое очередное следственное действие, согласовывать и перепроверять, то есть делать все, что противоречило молодой, прыткой и решительной натуре Рыбакова.

Справедливости ради надо сказать, что при всей полной противоположности и взаимной неприязни успех в большинстве случаев сопутствовал как одному, так и другому, хотя вместе они встречались в работе редко. Среди своего брата криминалиста оба сыщика слыли нелюдимыми буками.

Пока Акинфиев ждал, когда улягутся страсти, Рыбаков успел опросить полподъезда, установить адреса родных и невесты покойного хозяина, место его работы и даже осмотреть машину марки «Порше», вскрыв ее никому не понятным образом. Правда, ощутимых результатов эта работа пока не принесла, но, как говорится, лиха беда начало.

Эксперт-криминалист снял все отпечатки, которые только можно было снять с залапанной доброхотами ручки двери и затоптанного, залитого грязно-желтой пеной пола, и теперь отскребал чудом уцелевшее на кафеле жирное пятно. Труп унесли сразу. Судебный медик отказался от каких-либо комментариев и только руками развел.

Конца и края оперативно-следственным действиям не предвиделось. Стоило утихомирить соседей и проводить пожарных, как появились газовики, вслед за ними — какое-то «собрание жильцов нашего дома», а там — заполошенная невеста и мать гражданина Конокрадова. Поднялся вой, вызвали «скорую» для упавшей в обморок невесты, «жилищники» по требованию соседей стали сочинять акт о разбитых стеклах, составлять смету предстоящего ремонта. Словно в кошмарном сне, над трупом и убитыми горем женщинами звучали слова канцелярских бумаг…

В принципе оснований заподозрить преступление не было. Но, когда один из соседей поведал Акинфиеву, что погибший занимался бизнесом, опытный следователь не мог не насторожиться. Когда же во втором часу ночи перешли наконец к детальному обыску квартиры, его сомнения стали крепнуть. Трудно было поверить, что двадцатичетырехлетний парень, успевший, судя по чековым книжкам и наличности, сколотить состояние чуть ли не в тридцать пять тысяч долларов, обзавестить квартирой и дорогим автомобилем, вдруг ни с того ни с сего наложил на себя руки. Впрочем, формальные признаки самоубийства все-таки имелись: открытые конфорки в клочья разрушенной плиты и жировое пятно на полу, которое, по предварительным выводам криминалиста Глотова, смахивало на свечной парафин. По лицу следователя нельзя было догадаться, подозревает ли он кого-нибудь, имеет ли какую-нибудь предварительную версию, да и вообще — думает ли. Склонившись над журнальным столиком, он скрипел древней перьевой ручкой, почти не поднимая глаз, и только изредка задавал нелепые, с точки зрения присутствовавших, вопросы: «В каких отношениях вы состояли с потерпевшим?» (это у матери-то!) или «Когда вы виделись с ним в последний раз?» (у невесты), при этом Акинфиев удивительно напоминал гоголевского Акакия Акакиевича. Окажись среди понятых «юноши, обдумывающие житье», они навсегда зареклись бы «делать жизнь» с такой нудной канцелярской крысы, как следователь прокуратуры.

— Он употреблял наркотики? — оживился Акинфиев при виде извлеченных из глубин уцелевшего серванта ампул с морфином и стерилизатора со шприцом.

Все дружно пожали плечами.

— Мне об этом ничего не известно, — сухо проговорила мать Конокрадова.

Следователь не стал напоминать ей об ответственности за дачу заведомо ложных показаний: все-таки мать — это мать. Эксперт взял тонкой перчаткой наркоманские причиндалы и уложил в пластиковый пакет для вещдоков. По молчаливой деловитости, с которой он проделал эти манипуляции, стало ясно: на днях будет ответ, кому принадлежали ампулы и шприц, а там и заключение патологоанатома подоспеет.

— Ему кто-нибудь угрожал? — продолжал терзать старый зануда беременную невесту. — Были какие-нибудь звонки, письма с угрозами? Кредиторы донимали? Он не давал в долг кому-нибудь крупные суммы денег?

Все эти вопросы задавались, разумеется, через паузы, нужные для того, чтобы невеста успела вставить очередное «нет». И следователь, и опер Рыбаков, и все понятые, не говоря о профессионалах сыска, знали, что все равно им придется с помощью спецов из экономического отдела проверять документацию в каждом из пяти конокрадовских киосков. Все знали также, что утром — ах, скорей бы уж наступило это чертово утро! — будут опрошены все подручные бизнесмена, и если были угрозы, рэкет, долги и прочее, то все непременно выяснится, и тогда следствие пойдет по другому руслу. Так что все вопросы и однообразные «нет» через зевки являлись не чем иным, как данью пустой формальности.

— Это вы? — удивленно посмотрел на невесту Конокрадова

Акинфиев, сравнивая ее облик с извлеченной из потайного кармашка в подкладке «дипломата» фотографией.

— Нет, не я! — с вызовом ответила девушка. Старый придурок начинал раздражать ее. Ну, не слепой же он был, в конце концов! Дама на карточке была красоты необычайной, позади нее плескалось море, в то время как она, Нина Воронина, даже в Крыму сроду не бывала, и теперь уже неизвестно, побывает ли вообще. При мысли об этом невеста в голос зарыдала.