Обольстительная леди Констанс - [39]

Констанс не была единственной женщиной, которая присутствовала на церемонии; на этом настоял Кадар, хотя присутствие женщин считалось нарушением традиции. Жены всех визирей, в том числе Ясамин, стояли рядом с мужьями. За открытыми дверями толпились придворные и дворцовая прислуга – как мужчины, так и женщины. Но она была единственной женщиной, занимавшей официальный пост. Констанс недолго позволила себе полюбоваться своим нарядом, который дедушка Ясамин сшил точно по ее рисунку. Рубаха и шаровары из небесно-голубого шелка были намеренно простыми, чтобы не отвлекать внимания от поразительной красоты ее верхнего платья. Темно-синее, цвета ночного неба над пустыней, платье с воротником-стойкой и очень длинными и узкими рукавами поражало необычным узором. Жемчугом и серебряным шнуром были обозначены все главные созвездия, а само платье, если его разложить, представляло собой точную карту звездного неба Аравии. Констанс была буквально окутана звездами. Никогда, никогда она не забудет этого дня!

Верховный муфтий тем временем готовил особое масло для последней части церемонии. Любой, кроме Кадара, потерялся бы в величественных нарядах, приковывающих взгляд мерцанием золота и сверканием драгоценных камней, огнем, который как будто горел в огромном бриллианте на его поясе. Но, несмотря на царственную осанку, личность Кадара невозможно было подавить. В его позе и выражении лица угадывалась властность. В его пытливых умных глазах были сила, непреклонность – все, что отличает подлинного, прирожденного правителя от простых смертных.

– Помазуя сердце твое, – нараспев произнес верховный муфтий, – мы наделяем тебя, о наш эмир, вечной и безусловной любовью к нашему народу, и во имя этого народа мы объявляем тебя эмиром Кадаром Маримонским.

Присутствующие дружно упали на колени в знак почитания. Констанс последовала общему примеру. Все испытывали гордость, сознавая, что стали свидетелями исторического события. Царственный вид Кадара переполнял свидетелей церемонии благоговением.

Слезы навернулись на глаза Констанс – коронация навсегда привязала Кадара к Маримону. Церемония знаменовала собой начало новой эпохи для его страны, но одновременно означала официальный конец его прежней жизни. Отныне его роль – правитель Маримона. Его будущее здесь; он создаст такую страну, которая нужна его подданным. Новый рассвет. А для нее это начало конца. Какое-то время она тешила себя иллюзиями, что положение придворного астронома имеет какое-то значение. Скоро ей тоже придется отплыть в будущее и самой решать, какую форму это будущее примет, какую роль она создаст для себя. Констанс больше не могла сдерживать слезы. Здесь, в Зале приемов, при завершении самого трогательного и судьбоносного ритуала, она наконец призналась себе, что влюблена в того, кто стал эмиром. Никогда еще она не испытывала таких чувств к мужчине, потому что раньше любовь уравнивалась для нее с браком, а потому с принуждением и заточением. Здесь ни о каком браке не могло быть и речи, а даже если бы и могло… Нет, она не передумала. Но до последнего времени Констанс не приходило в голову, что можно одновременно испытывать два совершенно разных чувства: сильное и глубокое влечение к мужчине и пылкую решимость никогда не быть ничьей собственностью!

Потрясенная, она поднялась на ноги вместе с остальными, повинуясь жесту Кадара. Смущенная, она слушала его речь, замечая, как присутствующие очарованы его словами. Она оценила, что не у нее одной на лице слезы, оценила уверенность, с какой говорил новый правитель, зная, что подданные прислушиваются к каждому его слову.

Кадар закончил коронационную речь и, когда раздались первые приветственные возгласы, направился прочь из Зала приемов, а Констанс встала сзади, за двумя рядами визирей, которые должны были следовать за эмиром. Мысли ее приняли другое направление, как в предыдущие ночи. Она стала думать о двух других женщинах. О принцессе, на которой должен жениться Кадар. И о той, которая разбила его сердце.

Было очень поздно, точнее, очень рано, когда Кадар наконец снял официальный наряд. Он должен был чувствовать крайнее утомление, поскольку день его коронации оказался очень долгим, но вместо того голова была легкой, спать совершенно не хотелось. Он немного отстранился от действительности, как было и весь день – как будто он наблюдал за собой со стороны. Теперь он официально эмир Маримона, первое лицо в государстве. Теперь у него есть все, что хотел Бутрус, и он собирается превратить государство в нечто, о чем не мечтал его брат. Визирям он раскрыл свои замыслы лишь в общих чертах; то же самое повторил, обратившись к подданным, когда вышел на главную площадь после церемонии. Невозможно было сказать, не является ли очевидное воодушевление, с каким встретили его слова, просто плодом восхищения красотой церемонии. Когда он подробно представит свои планы на публике в специальном помещении во дворце, которое сейчас как раз готовят к его выступлению, тогда он узнает больше.

Неужели Бутрус пришел бы в ужас от его замыслов? Скорее, он был бы озадачен. Бутрус наверняка растратил бы по мелочам огромное нессарийское приданое. Стал бы покупать экстравагантные игрушки вроде заказанной им трехмачтовой шхуны, лошадей, с которыми он не слишком хорошо управлялся, и еще неизвестно какие предметы роскоши. Он получил бы большую сумму денег. Требовалось усердие и много лет, чтобы пустить их по ветру, но, возможно, Бутрусу и в голову не приходило, что приданое жены можно тратить как-то по-другому. Наверное, брат спросил бы: какой смысл менять обычаи, традиции и образ жизни, складывавшиеся веками?