Обо всём - [38]

В общем, так и не отдал Евгений Владимирович долг Родине. Может и зря.

Таких историй у нас в семье полным-полно. Но об этом как-нибудь в другой раз.

Капуста

Ноябрь в нашем семействе — месяц боевых действий. Битва за капусту в тридцать дней и ночей.

— Зоя! Мы в этом году будем капусту солить?!!

— Володя, что ты за человек такой? Когда бочки из погреба принесёшь? Все, весь Барнаул уже посолил и съел эту капусту, одни мы, как всегда, до декабря тянуть будем!

— Какой ты невыносимый, злобный человек, Зоя, а ещё в церковь ходишь! Я всегда тебе говорил, что попы тебя до добра не доведут!

— Вова, при чём тут попы. Господи! За что ты послал мне этого человека?! За что?!

— Зоя, мои муки с твоими не сравнимы, не причитай. Ты терпишь только меня, а я всю твою семью во главе с тёщей. Пошёл я в погреб, Зой, пора…

— Душа моя, у меня к тебе одна просьба, давай не как в прошлый раз, вернись из погреба не через два дня, а сегодня, и с бочками, а не с похмельем и другом Васей!

— Зоя!!! Да о чём с тобой говорить, эх… Никогда ты меня не понимала и не ценила. А я…

Тут мама выходит из кухни и пристально смотрит на папу. Два великих артиста скрещивают взгляды и молча расходятся.

Зачем нам было столько квашеной капусты, я не знаю до сих пор. На ближайшем рынке закупалось сто (вы не ослышались — сто) килограмм капусты и тридцать килограмм моркови. Всё это счастье грузили в старую детскую коляску и в несколько этапов перевозили домой.

Капуста лежала везде, запах издавала соответствующий своим нехитрым характеристикам, и я, пребывая в огромном унынии, понимала, что и в этом году не отвертеться. Ритуал жертвоприношения капустных голов беспощадному бочковому Молоху был отработан до мелочей. От традиции долго запрягать, да быстро ехать — семья наша благочестивая никогда не отступала ни на осьмушку.

Неделю папа собирается за бочками, ещё неделю отмывает их хитрым способом с помощью соды и горчицы (никакой химии, только ЗОЖ). Сушит бочки, потом резко вспоминает, что камни-то, камни для прессовки забыл! Ищет камни. Моет камни. Сушит камни.

Мама, зная папу, молчит. Наливается эмоциями через край, но молчит. Она знает папу и знает всё о правильной сушке камней. За сорок-то лет… Приучил, конечно.

Молча же достаёт из мешка первый попавшийся кочан с чуть почерневшим верхним листом и электрическим взглядом смотрит на папу.

— Зоя, не нервируй меня! Хочешь, чтоб всё, как у маменьки твоей в 78-м году сгнило? Нет? Значит, стой и молчи, не тычь в меня пожухлыми листьями, не нервируй меня, Зоя.

Мама молча, со значением, обрывает чёрный лист с кочана и торжественно, как подушку с орденом героя, несёт этот лист в помойное ведро.

И тут все вспоминают, что забыли про палку, которой нужно протыкать капусту. Не помыта, не просушена, валяется в погребе!!! Папа уходит за палкой. Возвращается без палки и с весёлым другом Васей. Похмелье. Судный день опять откладывается. Капустные головы молчат, подражая маме, но по запаху уже понятно, что они думают о папе. Негодуют.

И тут — хрясь! Приходишь из школы, а кухня-прозекторская уже готова. Уже мама в белом бабушкином платке и чёрном сатиновом фартуке с трофейным дедовым секачом в руке, «малированные» вёдра сияют, торжественные бочки с прошпаренным чревом стоят на низком старте. Шинковка притаилась в ожидании… Торжественный папа чистит первую морковь.

— Зоя, а ты соль проверила, а то опять, как у твоей маменьки в 84-м йодированной всё посолили, всё и сопрело, хоть вы там и молились, чуть лбы себе не поразбивали. Капусте-то до ваших молитв дела нет. Ей соль хорошая нужна, правильная!

Мама замирает лотовой женой и понимает, что прокололась на этот раз она, а не папенька, как бы ей этого ни хотелось. Молча смотрит на меня. Я молча беру авоську, деньги и иду в гастроном за правильной солью.

С обеда и до глубокой ночи в доме воцаряется полная трудовая идиллия и взаимопонимание. Религиозные противостояния верующей жены и мужа-агностика на время великого засола прекращены. Сверкает трофейный секач, скрипит от натуги шинковка.

Родители вспоминают детство, юность, пикируются, шутят… Все это благолепие нарушает только моё разнесчастное лицо. А вы пошинкуйте тридцать килограмм моркови, я на ваше посмотрю…

— Зоя, в кого она у нас такая лодырица растёт? Петь, спать да читать. Не будет с неё толку. Хоть бы замуж отдать, так ведь вернут через неделю…

Длинней дня засола, пожалуй, был только день сражения Иисуса Навина с пятью царями, когда он остановил солнце и луну. Время прекращалось в одной отдельно взятой барнаульской квартире. Папа с мамой были Иисусом Навином и его армией, а я олицетворяла собой всех пятерых царей, загнанных им в пещеру. Побеждали, конечно же, родители.

Отдельной статьёй шло заготовление «пелюски». Маленькие и средние кочаны резали на четыре части и укладывали их рядками в середину бочки. Это означало конец трудов. Заслышав, что теперь вот пора бы и на пелюску что-то оставить, я понимала, что дело идёт к концу и оживала.

Капуста в бочках ещё недели три томилась на нашей кухне, пускала пузыри, выдавала положенное количество молочной (или какой там) кислоты, была протыкаема правильной палкой, придавлена грузом из правильных камней, а уж потом, к декабрю, отправлялась на место своего упокоения — в погреб. Но это уже было не так торжественно и заметно, что и говорить об этом не стоит.