Обнаженный меч - [133]

Дворец закружился в глазах халифа Мотасима. Словно бы ноги его лишились опоры, отрывались от пола. Халиф с трудом взял себя в руки, большим усилием воли скрыл разочарование и выхватил обнаженный меч из-за пояса Бабека.

— Сколько снес голов ты этим мечом?

— Столько, сколько зарубок на клинке и рукояти. Жаль, что не, смог истребить всех убийц в халифате, — и Бабек с сожалением качнул головой.

Халиф Мотасим окинул взглядом зарубки на клинке и рукояти Бабекова меча. Ужас объял его. Этих тонких, густых полосок невозможно было сосчитать. А надпись на мече халиф прочитал несколько раз: "О, молодец, если вложишь меч в ножны, не берись за его рукоять". "Надо заткнуть ему глотку!" — Халиф до крови закусил губу и, топнув ногой, неподобающе визгливо крикнул:

— Палача! Палача! Палача сюда!

Черная занавесь мгновенно раздвинулась. Показалась наводящая ужас фигура Масрура с мечом в руке. Зеленые жилы, проступающие на бритом его черепе, взбухли, на открытых руках и голенях щетинились черные волосы: "О аллах, всемогущий и всемилостивейший, ты свидетель: я подневольный раб и за эту кровь на том свете не ответчик". Сама смерть глядела его глазами, вылезшими на лоб, а бескровные губы его тряслись и шептали молитву: "Прости мне вину мою, о аллах, я достигаю мечты…"

Масрур, шепча молитву, самоуверенно вышел вперед, с мечом в руке замер перед троном и, согнув свою безобразную тушу, несколько раз поклонился халифу:

— Я готов исполнить повеление светоча вселенной.

Халиф поморщился, его рыжее, застывшее, тупое лицо еще более потемнело. Халиф истошно заорал:

— Искроши этого кяфира! Мой покойный отец, халиф Гарун, всегда говорил: тот, кто вздумает приручить волка, в конце концов поставит себя в глупое и опасное положение.

Масрур осклабился, самодовольно принял меч и взвесил его в руке: "Знатный меч, приберегу его для голов, что редко встречаются".

"Когда рука тянется к мечу, голос разума смолкает" — произнес халиф Мотасим, заложил руки за спину и долго прохаживался по залу. Вдруг он остановился и подал знак стражникам и черным рабам, чтобы те подвели Бабека к плахе. Приказ был исполнен. Масрур хотел было завязать Бабеку глаза красным платком. Бабек возмутился и грудью столкнул Масрура на подстилку. Тот запыхтел и, обозленно схватив выроненный меч, надвинулся на Бабека:

— Нечестивец! Не очень-то старайся, сейчас я тебя, как и Гаджи Джафара, заставлю замолчать навсегда. Он тоже перед смертью не желал склониться перед моим мечом.

Масрур с помощью стражников и черных рабов подтащил Бабека к колоде и снова собрался завязать глаза красным платком. Но услышал упрямое:

— Палач, не завязывай мне глаза. Я хочу умереть, глядя на этот мир. На мою Страну Огней!

Халиф Мотасим выпучил свои синие глаза и, теребя редкую, длинную бороду, язвительно усмехнулся:

— Пусть глаза его останутся открытыми. Пусть его желание исполнится. Пусть умрет, любуясь атешгяхами, в которых угасают огни, и солнцем, которому он поклоняется, твердя о свободе. Сначала отруби ему руки!

Масрур набычился. Сперва он отрубил Бабеку правую руку. Бабек не издал ни звука. Затем палач отсек левую руку. Бабек снова сдержал стон и порывисто наклонил голову к кровоточащим обрубкам и окрасил себе лицо собственной кровью. Халиф Мотасим, ударив ладонью о ладонь, хохотнул:

— Что это еще за выходки перед смертью, кяфир?

— Я не хочу, чтобы ты, убийца, видел, как бледнеет лицо у меня от потери крови.

Меч Масрура опустился на шею Бабека. "Чтоб у тебя руки отсохли, палач!" Философ аль-Кинди в душе возмущался и рыдал. У шейха Исмаила шевельнулись губы: "Инна лиллах ва инна илейхи раджиун"[152]. Афшина объял смертельный ужас.

В зале на мгновение воцарилась могильная тишина. От нее закладывало уши. На губах у всех застыла загадочная улыбка. Взгляды словно поздравляли друг друга. "Наконец-то халиф Мотасим избавил халифат от меча Бабека. Пусть всевышний пошлет повелителю правоверных долгую жизнь, а трон его сделает вечным". Казалось, мир в одно мгновение разрушится. Не скоро опомнились сановники и, облизывая потрескавшиеся от страха губы и твердя "текбир", "текбир"[153], подходили и, макая руки в горячую кровь Бабека, проводили ими по своим лицам. "Бисмиллах! Да смоет аллах с лица земли все дьявольское!"

Афшин тоже смочил дрожащие пальцы кровью, провел ими по своему лицу и с испугом, никем не замеченным, посмотрел на халифа. "А вдруг этот изверг прикажет обезглавить и меня?!" И в этот миг злобный взгляд халифа встретился с оробелым взглядом Афшина. Зрачки вспыхнули. "Предатель". Внезапно халифа словно бы молнией поразило. Его лицо, тронутое дыханием смерти, окончательно почернело, крылья носа, похожего на клюв коршуна, покраснели. Бескровные губы его шевельнулись. "Тысячекратно жаль!" Мотасим отвел свои широко раскрытые от смятения синие глаза от испуганных глаз Афшина, перевел взгляд на окровавленный меч Масрура и потом огорченно заложил руки за спину: "Надо было бы его, дьявола, пощадить, да уже поздно. Лучше бы меня не учили читать и писать, чтобы я не мог подписать смертный приговор такому воину!"

Что переживал Афшин после мстительного взгляда халифа, какая буря поднялась в его душе, какое потрясение испытал он, — трудно представить. Сколько ни старался он в мыслях отдалить свою напряженно побагровевшую шею от колоды Масрура, это ему не удавалось. "Надо мне было принять условия Бабека. Жаль его. Такого полководца творец еще не создавал. И сын его, Атар, был весь в отца".