Обмасонивание - [5]

А уж когда «муж вятший» плетью ума-разума «меньшему человечку» вкладывает, помилку его исправляет, надлежит шапку снять, на колени пасть, возблагодарить доброго человека за науку да поучение. А не шипеть сквозь зубы… нелицеприятное.

И уж конечно не может смердятина сиволапая вятшему сдачи давать. Мявкать супротив. Кнут поймать, да дёрнуть, да на шею ему накинуть… Сиё есть, безусловно, бунт, мятеж и воровство. Противу властей, богом данных, и церкви нашей православной. Которая всё это, «Русь Святую» — окормляет, благословляет и милостью божьей — спасает.

Так что, витязи славные, дети боярские, всей толпой кинувшиеся меня одного пороть-забивать-нахлёстывать — абсолютно правы. Ибо и одна паршивая овца, в смысле — бунтовщик мятежный, всю отару перепортит, в смысле — народ русский.

— Так и дОлжно быти!

— Кому «дОлжно»?! «Святой Руси»?! Нахрен эту «русскость» с этой «святостью»!

Ваня! Ты же русский человек! Ты же патриот! — А что, «патриот» и «холоп» — синонимы? «Патриотизм» и «идиотизм» — «близнецы-братья»? Любовь к кнуту на собственной спине — часть национального менталитета? Мазохизм как неизбывный элемент русского характера?!

— Ах-ах! Сделайте мне больно! Придушите меня скрепами! Притопите меня в источниках! И — кнутиком, кнутиком… Я с этого тащусь! Прёт меня с этого!

Да пошли они все! С такой Русью!

Куда «пошли»? — А то вы не знаете?

Да ведь ничего не произошло! — Отнюдь. Произошли эмоции. «Чуйства». Мои. Сильные. Я вновь ощутил себя… игрушкой. Рабом. Вещью. «Орудием говорящим». Приспособлением для чьего-то… развлечения. Для забавы по его воле.

В его власти.

Со своего согласия.

«Воли своей не отдам никому!».

Себе-то врать не надо. Отдал. Не надолго — на минуты. Всего-то! Но ведь было! Растерялся, не сообразил… Снова почувствовал себя как тогда, в самом начале. Испуганным, бестолковым, битым, слабым. И — обрадовался. Не разумом — душой. Донышком её. Тому, что можно все сомнения-размышления возложить на другого. Не нужно мучиться-волноваться. Всякие расчёты, предположения, планы… Я же такой слабый! Мне же так больно! А он ухаживает, заботится…

«Чтобы не заболеть, нам необходимо начать любить» — это кто сказал?! Фрейд?!

Мда… ну, если понятие «любить» толковать расширено… любовь к богу… к партии… к вождю и учителю… к начальнику… к хозяину тебя…

А что делать уже больному? Битому, задыхающемуся? Чувствующему смерть уже не где-то за плечами, а в забитом тряпкой и стянутом петлёй собственном горле?

Внимание, забота, любовь… Всякий человек любит, когда его любят — это ж так приятно… Отдать себя в ласковые заботливые руки… Надежда на выручку… ожидание помощи в безвыходной ситуации… Никогда под общий наркоз не попадали? Когда остаётся только надеяться на других, на их умения, заботу, внимание…

Молиться. Об их доброте и милосердии.

Терпение. Ожидание. Надежда. Сладостно-тревожное чувство собственной слабости, незначимости. Когда нестерпимая боль, понимание приближения смерти уже не оставляют в душе именно чистую панику, но становятся знакомыми, привычными… неизбывными. Смирение с безысходностью… И вдруг — ласковая поддержка, дружелюбная защита, могучее покровительство, душевное участие… Томное счастье бессильной покорности… пряный сумрак добровольной безвольности…

Ребята тащат, ребята не бросят… Что может привязанный к носилкам? — Молчать. Даже когда все падают. Вместе с тобой. Не дёргаться. Даже когда разрывы рядом или очередь сбивает ветки над головами. Терпеть. И — надеяться. На тех, кому не повезло. Не повезло тебя вытаскивать. На друзей.

У попаданца — друзей нет. Потому что дружба требует взаимопонимания. А оно — невозможно. Всякое попандопуло — аутист среди туземцев. И место «дружбы равных» занимают… другие отношения.

Ах-ах! От меня ничего не зависит! Как лучше — знает он. Господин. Он видит-понимает куда больше меня. Несоизмеримо больше и глубже. Он — мудрый, сильный. И — добрый. Он, по доброте своей, принимает на себя все тревоги, взваливает груз ответственности, тяжесть выбора. Выбора за меня, едва шевелящегося, худо соображающего.

Как ГБ — Всезнающий, Всевидящий, Всемогущий. Всевластный. Надо всем. И надо мной — тоже.

И мгновенно появляющееся в каждом добром человеке — я же добрый человек! — сочувствие к этому… властвующему. Несущему, тащащему тяжесть принятия решений и выбора пути.

Бедненький. Мне тебя очень жаль. Я — за тебя!

Но ведь я ничего в этом мире не понимаю. Я даже представить не могу, что здесь — правильно. И — не хочу. Устал. Обессилил. Тяжело. Смотреть, воспринимать, думать. Взвешивать и оценивать, продумывать и просчитывать. Делать.

«Глазки закрывай.

Баю-бай».

А он — знает, он — мудрый. И он примет мудрое решение. Спасительное. А я принимаю его волю. Я весь — в воле его, моё дело — служить ему. Истинное служение, без страха и сомнений. Всегда, везде, во всём.

«Подвергай всё сомнению» — кто это сказал?! Какая сволочь?! — Рене Декарт? Не наш.

«Вера означает нежелание знать правду». — А это какая сволочь? — Фридрих Ницше. Точно, не исконно-посконный.

А вот Блаженный Августин — наш: «Будем же верить, если не можем уразуметь».

Очень разумный был мужчина. Одна деталь мелкая: «не можем», почему-то, превращается в «не сможем». В — «нечего и пытаться смочь».