БОРИС СЕНЕГА
ДОРОГА В АМЕРИКУ (ДА!)
Памяти графа Л. Н. Толстого.
«…Экое чудо чудесное, бегут по волжской глади пароходы «Окоём» и «Зелентуй», таская пассажиров с танцами и музыкой, аж до самого Нижнего, где всё теперь, бурлит и клокочет. И горя не знает. Потому как, весело…! Потому как ярмарка …! И всё, и всяк в движении пребывает, лишь я, обретаюсь здесь без просвета, и сердцу моему холодно, как в сугробе. Эх, будь она не ладна жизнь, клятая и битая коромыслом …»
Так размышлял глядя в окно на пронизанную солнцем реку, коллежский регистра́тор Яблоков. Человек без роду и племени, как он сам себя называл. Яблоков пил на квартире своей, и хмель забирал его медленно, но упорно, как будто он Яблоков не «казённую» вкушал, битый час в однова, а воду колодезную в себя лил горстями.
«…И нет фарту, хоть ты тресни. Тоска, тоска такая… Ети её мать… Словно кто кол осиновый вдавил в брюхо. Надо бы менять что-то вокруг себя. Да, да, непременно менять! Департамент бросить! Гори она огнём эта служба…»!
«Так ведь христовым хлебом кормиться станешь». – Немедленно пропел Яблокову ехидный Внутренний Голос. И тут же услужливое воображение принялось в красках рисовать, как он Антоша Яблоков в рубище, да с сумой, кладёт босые разбитые в кровь ноги по горькому Чулымскому тракту в поисках подаяния, да ещё звон кандальный приплело для пущего ужаса.
«Так, мы, пожалуй, вот что…»! - Антон Сергеевич выпил ещё фужер кристальной огнедышащей влаги, съел пяток солёных груздей, сопливо распластавшихся на китайском фарфоре, и прислушался к себе. – «Обратимся к «Третичной системе», но прежде непременно метнуться к тётке за субвенцией…»
Тётушка Поллинария Викентьевна не то чтобы жадна была от природы, вовсе нет, она в меру жертвовала по больницам и приходам, да только, решительно не для чего всё это было, как казалось Антону. «Быть как все, не хуже других»! Вот её девиз. И Поллинария Викентьевна следовала ему всю жизнь неукоснительно. Все дают на благотворительство, и я дам, от чего же не дать, раз директив такой вышел. Главное, чтобы люди о тебе чего лишнего не думали. Поллинария Викентьевна всё делала скорее по обязанности, нежели от души, как заведённый автомат. (Автомат - это не русское слово, недавно вышедшее в обиход, очень нравилось Антону, он представлял себе медного человека, изрыгающего огонь и читающего чужие мысли.) И даже содержание, положенное Яблокову по завещанию от родителей его, тётка выплачивала аккуратно, но как подачку совала всё равно. Только бы приличия соблюдены были. «На мол, Антоша, отвяжись, и ступай себе с миром…» И то сказать «оклад» сей, по нынешним временам, смех один, двести пятьдесят целковых в два месяца. «Дабы не баловал и зазря по трактирам не валандался…». Так дескать покойный Папа распорядился…до приведения в возраст. Сунулся было просить о прибавке, так тётка выгнала в шею. Ещё и в клятые крючкотворы определила, службу тащить в Севрюжьем Комитете*. Сиди теперь, как сыч в присутствии, сукно протирай. Ума и опыта набирайся, как она говорит.
Да плывёт он к бую, опыт этот, а ума и своего достаточно. Жалование с голубиный хрен, а мороки, на всю голову хватит. Одно только и спасает, когда, никогда в «банчок» с сослуживцами раскатать, да по-шумствуешь на лёгкую ногу в трактирах окрестных, а так скука слякотная. Обрыдло всё, спасу нет.
И чего ради с утра до ночи в чинушах мелкотравчатых корячится? Когда Поллинарии свет Викентьевне стоит, только пальцем шевельнуть при её то связях в Петербурге, и меня хоть в Статские Советники в раз выведут? Ан, нет изволь в глуши прозябать и изжогой мучатся. Нет, как хочешь, а денег, тебе добру молодцу тётка не даст, ни под каким соусом. Потому, как призирает она меня, как есть брезгует. Это ясно как день.
Ах, как было бы славно применить «арифметику» барона Шварца на наших болванках, уж я бы тогда, непременно банк сорвал, а там, глядишь и Париж не за горами».
Похождения барона Шварца лихо описываемые на страницах французских и австрийских листков неким газетёром Арно Жуттеном весьма интересовали Антона Сергеевича, он прочитывал всё до него касаемое и брал на скоросшиватель. Вот венский «Der Standard» намедни сообщал, что оный Шварц изрядно потрепал за игрой в новомодный «Покер», обитателей клуба «Ландау» при помощи, изобретённой им «Третичной системы». «Нагрел толстосумов» аж на шестьдесят тысяч имперских дукатов. «Лихо! – ничего не скажешь».
В сносках неутомимый хроникёр давал, как показалось Антону Сергеевичу весьма дельное пояснение насчёт основной методы. Как человек приверженный цифири Яблоков тотчас воспылал интересом к сему предмету. Исчеркав не мало бумаги разного рода формулами и транскрипциями Антон как ему казалось, сделался твёрдо уверен в действенности означенной «системы», и желая немедленно её опробовать на практике, ринулся было подсчитывать свои «пенензы», но осёкся, ибо состояние оных оказалось плачевным. Всего-то пол сотни ассигнациями и пять рублей монетой.
«Не густо, увы». – Огорчился Яблоков – «С такими «видами» нечего и думать садиться за карточный стол. В «Палласе» ставка идёт от тысячи рублёв, а у «Вебера» купчишки и того выше загибают. «Куда мне в калачный ряд…?»
