Обмануть судьбу - [61]

На вопросы его не отвечала, фыркала, глаза отворачивала. Парня сопротивление только разжигало. Смастерив дудочку, он протянул Верке:

– На, играй!

– Нэ. – А на карие глаза навернулись крупные слезы.

Григорий собрал пушистые розы с сотнями острых шипов. До крови искололся в буйных кустах на краю большого сада и предвкушал радость в Веркиных глазах.

Он протянул их девке, а она выбросила цветы. Ойкала, облизнула проколотый палец и убежала. Парень наливался упорством и не оставлял ее в покое. Он не думал об Азат-ханум, вороной кружившей над слугами.

Добиться. Поймать. Сделать своей.

Верку учили служанки – и справедливо: «Ублажай хозяина, старайся на глаза попасть. Будешь обласкана». Послушных, покорных, отличившихся выдавали замуж за подручных Абляз-аги, его должников или бедняков. Строптивых продавали в другие дома, совершивших тяжкий проступок – забивал плетьми одноглазый серб. Многие девушки наивно надеялись, что могут остаться в доме толстопузого купца, стать наложницей, а то и женой, но хитрый мужик пресекал эти попытки на корню. Жена ему нужна не была. Он тешился всласть с молодыми девками, не зная в том никаких ограничений, кроме святого месяца Рамазан.

Хотела замуж Вера, хотела свободу получить от хозяина, боялась русского парня с его ищущим горячим взглядом. Но молодая кровь не знает оков разума, бурлит и нарушает все запреты. Месяц спустя в своей каморке Гриша украл то, что принадлежало только хозяину – цветок невинности юной болгарки. Не был он ни нежен, ни ласков. После Айше-ханум его юное тело было испорчено ее жестокостью. Но Вера все равно была рада его молодым объятиям, после жаркой схватки обнимала его лохматую голову, пристраивала к себе на колени и гладила, гладила, а он млел от этой ласки.

Почти каждый вечер болгарка прибегала в Гришино обиталище, тайком выскальзывая из дома. Расположенная вдалеке от комнат других слуг, каморка казалась надежным убежищем. Гриша раздевал Веру и не разрешал ей одеваться до той поры, пока она не покидала его. Парню доставляло удовольствие все время видеть ее юное смуглое тело, ощущать, что она всегда готова принять его дикую страсть. Любовники уже стали задумываться о побеге, изобретали способы, как они выберутся из дома Абляз-аги, как доберутся до Белгорода.

Кто-то из девок – Гриша так и не узнал, кто, иначе бы задушил – донес Азат-ханум. В один особо сладкий момент домоправительница, не получив ответа на громкий призыв «Ачу[52], Грышка!», повелела двум дюжим слугам снести дверь и увидела пару во всей красе – голую болгарку и мальца без шаровар.

Преступников связали. Ноги сковал цепями Булат, еле сдерживавший слезы. Любовников заперли в подвале, истекавшем соленой влагой, темном, с попискивавшими мышами. На следующее утро Гришу выволокли в хозяйские покои. Он уже был готов к смерти.

Бледная, растерявшая цветущую прелесть Вера в одной рубашонке лежала на полу, будто неживая. Гриша рванулся к ней, но связанные руки и ноги в оковах не дали сделать и шага, он упал прямо под ноги хозяину.

– Смотри, раб, – насмешливо тряс Абляз-ага тремя подбородками.

Здоровый одноглазый серб снял шаровары и быстро насадил на себя почти бездыханную Веру. Гриша не мог прийти в себя от ужаса. Маленькую, нежную Веру изнасиловал серб. Придя в себя, она кричала от ужаса, Одноглазый раздирал ее тело, войдя не туда, куда положено милосердной природой.

Вера потеряла сознание, а Одноглазый продолжил пытку. Хозяину наскучило однообразное зрелище, он недовольно окликнул палача. Серб натянул шальвары, взял в руки кнут. Гриша еле сдерживал слезы, кричал и бился от ярости. А хозяин с видимым удовольствием смотрел на это жестокое представление.

– Унесите ее, она готова, – распорядился Абляз-ага. Одноглазый приступил к Грише – кнут, пинки и удары, опять кнут… Парень свернулся клубком, закрыл голову и скоро погрузился в спасительное забвение. Следующим вечером он пришел в себя, почти рассыпаясь на куски от дикой боли. Понял, что лежит в кузне на топчане.

– Я тебя сюда приволок, – склонилось над ним широкое лицо Булата. – Они бросили тебя во дворе, в крови. Я подобрал, перевязал. Жить будешь.

Гриша попытался встать, но нога наливалась мучительным жаром, подламывалась.

– Сломали тебе ногу, долго заживать будет.

– А Вера… С ней что?

– Нет ее, ушла в мир иной. Да сжалится Аллах над ее душой!

Григорий отвернулся к стене и с неделю не разговаривал, погрузившись в свой внутренний ад. На нем все заживало как на собаке, и скоро с помощью смастеренного Булатом костыля он стал скакать по кузне.

– Скоро хозяин увидит тебя, опять будет бить, – предупредил кузнец.

– Мне уже неважно.

– Мне важно! Зря, что ли, спасал тебя? У тебя, парень, один выход.

– Какой?

– Стать мусульманином.

– Не буду я предавать веру свою… умру лучше.

– Дурак ты, Гриша. Говорил я тебе, неважно, как Бога ты зовешь, главное, что у тебя в душе. Ты молодой такой, станешь свободным, вернешься домой, забудешь все.

– Освобожусь?

– Да, ты в неволе больше шести лет, а по нашим законам такого раба должны освободить. Если ты неверный, никому нет дела до того, соблюдает ли хозяин закон. А правоверного никто не посмеет обижать.