Обмануть судьбу - [63]

Губошлепка со слезами молила забрать ее, увезти куда подальше.

– Буду я тебе женой хорошей. Не захочешь – просто девкой твоей. Не могу я уже тут, опротивело все.

– Ночные утехи как раз по тебе. В этом деле ты хороша, – шлепнул парень девку по мягкому заду. – А жена с тебя… Курам на смех.

Губошлепка, не попрощавшись, ушла. Григорий собрал котомку, пересчитав монеты, вскочил на коня и уехал из города. Звериное нутро его учуяло беду.

Слыхал он от одного знающего мужичка, пьянчуги, в прошлом дьяка, что кузнецы на Урале, в Сибири ценятся. На тысячи верст и одного толкового мастера не сыскать. Спустя несколько лет Гриша оказался в Соли Камской. Услыхал, что в Еловой деревне есть кузница, а нет мастера, и решил остаться здесь до весны. Переждать морозы – и искать счастье за Камнем.

Нежданная любовь к Аксинье окончила его странствия. Здесь, вдалеке от Белгородчины, он не боялся, что кто-то сможет опознать в крепком кузнеце маленького крепостного из деревни, крымского невольника, басурманина, предавшего веру отцов. Одна отметина могла выдать его с головой – часть кожи, отсеченная со срамного места.

* * *

Не всё Григорий рассказал жене. И половины было достаточно, чтобы исторгнуть ее стон.

– Бедненький ты мой, что ж Бог тебе послал, какие испытания, – плакала она, гладила по темным кудрям, как когда-то болгарка Вера.

Не один месяц потом думала она об услышанном и вспоминала мудрые слова Глафиры. Действительно, не прост Григорий со своим темным прошлым. Страшная бездна таится в его темных глазах, он познал насилие, страсть, плен, он был жертвой и палачом. «Что мне ждать от мужа моего любимого?» – трепетала Аксинья.

4. Тряпичная кукла

Теплой томительной ночью, когда пробудившаяся природа шепчет о лете, когда ночные птицы томно щебечут, когда жизнь расцветает, тихо угасла Глафира. Нашла ее Аксинья через два дня – к своему стыду. На жаре тело знахарки распухло, жирные навозные мухи вокруг вились настойчивым роем. Аксинья еле сдержалась, чтобы не закричать. Зажала рот рукой и побежала за матерью. Закрывая нос тряпками, еле сдерживая тошноту, обмыли Глафиру бабы, а следующим утром похоронили под проливным дождем. Александровский священник ворчал:

– Ведьму отпевать заставляете.

Но посмотрев на суровую гримасу Аксиньиного мужа, спорить не решился. Лишь несколько человек провожали Гречанку в последний путь. Вороновы, Аксинья с мужем, Гермоген, Агаша. Аксинья через пелену горя успела удивиться: староста не погнушался прийти. Агафья, высокая, неловкая, держалась в сторонке и утирала слезы.

– Спасибо тебе, Гришенька, – обнимала мужа усталая и заплаканная Аксинья, расплетая промокшие на кладбище косы. – Что бы я без тебя делала?

– Полно тебе. Вытри слезы.

– Жалко мне Глафиру. Столько лет на свете прожила, добро людям делала, а ушла… Одна… И меня рядом не было…

– Все мы умираем в одиночестве.

Кота Глафиры Аксинья забрала к себе – укутав обвисшее черное тельце в тряпку, она выпустила его в избе, налила молочка и с любопытством смотрела, как присматриваются, принюхиваются друг к другу Уголек и Плут.

– Знать не знают, что братцы, – улыбалась она, видя, как хозяин избы загнал гостя на поставец. – Кыш! Идите-ка на улицу.

Кот знахарки так и не ужился с Угольком. Черные клочья шерсти летели во все стороны, и Аксинья замечала каждый раз новые царапины на носу, продырявленные уши, хромающих и шипящих друг на друга котов. Скоро Плут куда-то пропал, не вернувшись однажды ночью – Аксинья надеялась, что его мятущаяся кошачья душа нашла приют в какой-нибудь теплом доме подальше от сварливого братца.

* * *

Осенним утром 1600 года Аксинья проснулась в тихой избе, Гриша уже работал в кузнице, рядом во сне сжимал и разжимал острые когти Уголек. Он заурчал под ласковыми поглаживаниями хозяйки.

– Что не так, котейка? Муж меня любит, в доме порядок и достаток. Одна напасть – два года мужняя, а утроба моя пуста.

Кому, как не верной ученице Глафиры было знать, как помочь в такой беде.

Прошедшей зимой пришла бабенка молодая с дальнего села, за городом. Чуть не в петлю лезла – уж пять лет замужняя, а детей нет и нет. Уж и муж, науськанный своей матерью, грозил развестись, и деревенские прохода не дают, издеваются, бесплодной кличут.

– Спаси от напасти. Велико зло, когда дети не родятся. Молодая ты, но люди к тебе отправили. Гречанка, мол, померла, а науку свою тебе передала.

«Смешай ложе детинное[53] с омелой да ромашкой да маткой боровой. А самое важное, – вспоминала Аксинья, – ночью от мужа не отворачиваться такой бабе да забыть о беде своей».

– Вот тебе смесь да не спрашивай, что в ней. Принимать надобно месяц, после захода солнца, сразу после красных дней. Не поможет – через месяц опять придешь.

Бабенка испуганно закивала, трясущейся рукой взяла мешочек, а Аксинье и забавно, и трепетно было ощущать, что ее, малолетнюю, слушают, к ней идут со своей бедой.

– Вот, маслица тебе да сыра, Аксиньюшка.

– Будь здорова. Да порадуй скоро доброй вестью.

На Василия Капельника[54] радостная баба пришла с россыпью монет:

– За труды, матушка, – довольно поглаживала небольшой живот.

– Не надо ничего. Плату в прошлый раз ты всю отдала, – отмахнулась молодая знахарка. – Роди крепкого ребенка, и другой награды мне не надо.