Обмануть судьбу - [33]

Так Матвей забрал Марию с ее вымеском[35] домой. Вороновы благословили воссоединение семьи, даже выпили браги на радостях. Один Федя ходил как в воду опущенный, перестал разговаривать, на все вопросы родителей отвечал небрежными кивками.

Матвей хвастал перед соседями:

– Смотрите, какой карапуз у нас с Марией народился! Наследник! – И вскоре все сплетни и пересуды в Еловой утихли – сроду не было такого, чтобы мужик чужого ребенка признал.

Вся эта суета с Федей и его полюбовницей произвела на девчушек разное впечатление. Аксинье было жалко брата, она, как никто, понимала, что Федор – обычный мужик. С детства лежало на нем клеймо скудоумного, лишенного простых радостей: жены, детей, людского уважения. Невидимое, неосязаемое, клеймо намертво впечаталось в его стройное, легконогое тело.

Ульяне шашни соседки и Феди были жуть как интересны: где встречались, как часто, почему брат Аксиньи, за мужика в деревне не считавшийся, стал для женщины искушением, введшим ее в грех, – все это она могла обсуждать часами.

7. Заложница судьбы

Весенним утром Ульянка прибежала в коровник, где Аксинья мучилась с молодой норовистой телкой. Или телка мучилась с ней… Сколь ни уговаривала девушка животину, не тянула сосцы, корова возмущенно мычала и отказывалась давать вожделенное молоко. Слезы досады готовы были уже брызнуть из глаз девушки, когда взволнованная Ульяна заорала на всю сараюшку, испугав даже спокойных, сбившихся в углу овечек:

– Он… он… в кузнице … беда!

– Что случилось-то? Скажи ты толком? – вскочила Аксинья.

– С Григорием беда! Окалина… В глаз! Страсть!

– Подои телку, – крикнула Оксюша уже на бегу. Раздался возмущенный вздох Ульяны, а потом над сараюшкой разлилась песня. И вскоре струи молока ритмично застучали по ведру, знаменуя победу над норовистой телкой.

Аксинья бежала к Глафире, не чуя ног. Лишь старая травница поможет кузнецу. Гречанка так долго собирала котомку, возилась, скрипела костями, что нетерпеливая девушка взмолилась:

– Баба Глаша, быстрее.

– А ты на пожар, что ли, торопишься? Ничего с кузнецом твоим не случится.

Аксинья проглотила рвущиеся возражения и, схватив знахарку под руку, почти потащила по направлению к кузне. Там, невзирая на ранний час, уже столпился народ – в основном дети и старики.

– Хромой кузнец окосел на один глаз, – кривлялся рыжий Фимка.

Игнат метался вокруг Григория, толком не понимая, чем ему помочь. Кузнец сидел, прижимая грязную тряпицу к лицу, Аксинья почувствовала, как в тревоге сжалось сердце.

– Показывай, что у тебя, – с кряхтением Глафира присела на топчан, оглядывая закопченную, низкую кузницу.

– Железная крица. Видно, плохая… Я горн разжег, как обычно. Отлетел кусок, и прямо в глаз! И не видит теперь ничего! – Гриша молчал, и это с лихвой восполнял Игнашка, от волнения сделавшийся разговорчивым сверх меры.

Знахарка с отвращением бросила на пол грязную тряпицу.

– Ишь чего удумали. – Она долго рассматривала правый глаз. Он выглядел жутко, покраснел, опух, веко приобрело розовато-багровый отлив. Аксинья, стоявшая за спиной Глафиры, вытягивала шею, пытаясь рассмотреть рану, и вдруг увидела, что здоровый глаз кузнеца ей подмигивает.

– Да-а-а, – протянула Глафира. – Аксинья, иголку с ножичком дай-ка мне, в котомке. – Трясущимися руками девушка протянула страшные приспособления знахарке. Несколько секунд, и в узловатых руках оказался крошечный кусок металла: – Смотри, осталось бы это в глазу – точно ослеп. А так, с Божьей помощью…

Каждый день Аксинья появлялась в кузнице, держа в руках лечебные снадобья. Сухо поздоровавшись с кузнецом и его помощником, юная лекарша всем своим видом показывала: она здесь лишь по делу. Оксюша промывала набрякший кровью глаз очанкой, наносила пахучую мазь на веко, вздрагивая каждый раз, как прикасалась к горячей коже Гриши. Он разговоры с девушкой не заводил, сидел тихо. Но с самого утра вытягивал шею, силился здоровым глазом разглядеть хрупкую фигурку девушки.

– Нет уж ничего… Заживает твой глаз, больше не приду, – предупредила через неделю Аксинья.

Григорий цыкнул Игнашке, и тот, понятливый, вышел из кузни.

– Долго отворачиваться-то будешь? – сжал тонкую фигурку, как зажал металл в тисках.

– Пусти меня, я все тебе сказала.

– От судьбы не убежишь, краса моя, даже не надейся – Девушка вырвалась из железных рук. Тело ее горело от слов кузнеца, а в голове билось одно: «Не убежишь… Не убежишь…»

* * *

Вдыхая запах весеннего леса, набирающих сок деревьев, слушая трели птиц, чутко внимая голосам и шорохам тайги, звонким ручьям, Аксинья забыла о своих тревогах и печалях, задумалась, замечталась. Вопреки голосу разума, твердившему, что нечего ей делать в этом укромном месте, в том самом месте, где всего две недельки назад так душевно она беседовала с Григорием… Ноги несли ее к заветному бережку.

Тропка, покрытая грязью вперемешку с застарелым льдом, предательски заскользила под ногами. Силясь удержать равновесие, девушка замахала руками, старенькие сапожки разъезжались в грязи. И в самый последний момент она почувствовала, как чья-то сильная рука подхватила ее под локоток и поставила на ноги.