Обманщик и его маскарад - [28]

Хотя это место напоминало Чистилище, незнакомец вступил в его пределы; подобно Орфею во время его нисхождения в Преисподнюю,[75] он тихо напевал оперную мелодию.

Внезапно послышался шорох, сопровождаемый скрипом; одна из коек качнулась в темном углу, и наружу умоляюще протянулось нечто вроде пингвиньего плавника, а которым последовал жалобный стон:

– Воды, воды!

Это был тот самый скряга, с которым говорил торговец. Стремительный, как сестра милосердия, незнакомец повернулся к нему.

– Мой бедный, бедный сэр… чем я могу помочь?

– Угх… кха… воды!

Он поспешно наполнил стакан, поднес к губам страдальца и поддержал его голову, пока тот пил.

– Почему вас оставили лежать здесь, мой бедный сэр, когда вы изнемогаете от жажды?

Пожилой сухопарый скряга, чья плоть напоминала вяленую селедку, голова моталась, как у идиота, плоские губы затерялись между крючковатым носом и костлявым подбородком, не ответил ему. Его глаза оставались закрытыми, щека покоилась на старом кротовом пальто, скатанном под головой, лежавшей как перезрелое яблоко на грязном сугробе.

Немного оживившись, он наклонился к своему невольному спасителю и хрипло прокашлял:

– Я старый и убогий бедняк, который не стоит и шнурка на ботинке… как я могу отплатить вам?

– Поделитесь со мной вашим доверием.

– Доверием! – проскрипел он изменившимся тоном, раскачиваясь на койке. – В моем возрасте его осталось маловато, но можете забрать тухлые остатки.

– Какое оно ни есть, вы делитесь им. А теперь дайте мне сто долларов.

Услышав это, скряга ударился в панику. Он обхватил себя за пояс, потом вдруг полез под свою кротовую подушку и ухватил что-то невидимое.

– Доверие! Косяк, чушь собачья! Доверие? Подлом, подстава, фальшак! Доверие? Держи карман шире! Сто долларов… тысяча дьяволов![76]

Наполовину обессиленный этой речью, он немного полежал, потом слабо приводнялся и язвительно произнес:

– Сто долларов? Многовато будет за доверие. Разве вы не видите, что я бедная старая крыса, помирающая на панели? Вы сослужили мне добрую службу, но такой калека, как я, может только прокашлять свою благодарность, – кха! кха! кха!

На этот раз приступ кашля был таким сильным, что подвесная койка заходила ходуном, и обитатель болтался внутри, словно камень, готовый вылететь из раскрученной пращи.

– Кха, кха, кха!

– Какой жуткий кашель, друг мой! Жаль, что здесь нет травника; склянка с его Целительным Общеукрепляющим Бальзамом сослужила бы вам добрую службу.

– Кха, кха, кха!

– Я намерен найти доброго травника. Он где-то здесь, на борту, – я видел его длинный сюртук табачного цвета. Поверьте, его лекарства лучшие в мире.

– Кха, кха, кха!

– Сочувствую от всей души.

– Не сомневаюсь, – проскрипел скряга, когда вновь обрел дар речи. Можете отправляться на палубу вместе с вашим сочувствием. Там полно богатых, жирных павлинов, которые не кашляют внизу, в темноте и одиночестве. Только посмотрите, до какой жалкой нищеты я докатился с этим кладбищенским кашлем! Кха, кха, кха!

– Опять-таки, я сочувствую не только вашему калю, но и вашей бедности. Какая редкая возможность пропадает втуне! Если бы у вас имелась нужная сумма, то я мог бы вложить ее и вернуть с тройной прибылью для вас. Но доверие… боюсь, даже если бы располагали столь ценными деньгами, у вас не нашлось бы драгоценного доверия, о котором я говорю.

– Кха, кха, кха! – скряга с трудом выпрямился на койке. – Вы о чем? Как это? Или вам не нужны деньги для себя?

– Мой дорогой, дражайший сэр, как вы можете приписывать мне абсурдное своекорыстие? Выпрашивать сто долларов у совершенно незнакомого человека ради личной выгоды? Я не безумец, мой дорогой сэр.

– Но как, как? Как вы можете жить безвозмездно, вкладывая деньги чужих людей?

– Это мое смиренное занятие, сэр. Я живу не ради себя, и пусть мне не доверяют, но, но доверие ко мне приносит благо.[77]

– Но… но… – словно охваченный головокружением, – что вы… что вы делаете с чужими деньгами? Откуда приходит прибыль?

– Если я расскажу об этом, то меня ждет крах. Когда все станет известно, каждый сможет заняться тем же самым, и тогда все рухнет. Это секрет или тайна, если хотите, – но мне нужно лишь заручиться вашим доверием, и после этого, со временем, вы все получите обратно в тройном размере.

– Что-что? Но поручители, где ваши поручители, – с вернувшейся подозрительностью.

– Искренность – лучшая порука перед вашей откровенностью.

– Но я не вижу вашу искренность! – вглядываясь в полутьму.

С этим последним проявлением рациональности, скряга опустился на подушку и вернулся к прежней слюнявой белиберде, которая теперь приняла арифметический оборот:

– Сто, сто, – двести, двести, – триста, триста…

Он открыл слезящиеся глаза и дрожащем голосом произнес:

– Здесь темновато, вы не находите? Кха, кха! Но, насколько видят мои бедные старые глаза, вы кажетесь искренним человеком.

– Рад это слышать.

– Если… если сейчас я вложу… – скряга попытался выпрямиться, но тщетно: волнение истощило его силы. – Если, если я вложу, вложу…

– Никаких «если». Только полное доверие или никакого доверия. Боже упаси, мне не нужны полумеры.

Незнакомец произнес эти слова равнодушно и снисходительно, слегка повернувшись и как будто собираясь уйти.