Обманщик и его маскарад - [26]

Протрезвевший и пристыженный, смущенный добродушной насмешкой, которая в данных обстоятельствах была самым красноречивым упреком, торговец огляделся по сторонам со скорбной миной и сбивчиво признался, что не менее собеседника удивлен собственными словами. Он не понимал, каким образом это произошло, и затруднялся объяснить, как эта напыщенная речь самым непрошенным образом сорвалась с его уст. Едва ли дело было в шампанском; он чувствовал что его разум остался нетронутым. В сущности, если вино и произвело какое-то воздействие, то сходное с яичным белком в кофе, – проясняющее и укрепляющее.

– Проясняющее? Возможно, но не так, как яичный белок в кофе, а скорее, как вспышка пламени в дровяной плите. Честно говоря, я жалею, что заказал шампанское; оно не рекомендуется для вашего темперамента. Скажите, дорогой сэр, вы вполне пришли в себя? Ваше доверие восстановилось?

– Надеюсь, что да; думаю, так оно и есть Но мы долго беседовали, и кажется, мне нужно отдохнуть.

С этими словами торговец поднялся из-за стола, вежливо попрощался и вышел из кают-компании с видом человека, подавленного соблазном для своего искреннего великодушия, случайно побудившим его к неистовым разоблачениям, – как перед собой, так и перед собеседником, – эксцентричных и необъяснимых причуд его собственной души.

Глава 14. Достойная для обсуждения теми, кому она покажется достойной для обсуждения [68]

Предыдущая глава началась с напоминания о предусмотрительности; пусть эта глава начнется с необходимости оглянуться назад.

Некоторых может удивить, что человек, настолько преисполненный уверенности, как наш торговец, в последний момент поддался внезапному порыву и обнаружил такое глубокое неудовольствие положением дел. Его можно назвать непоследовательным, да так оно и есть. Но стоит ли возлагать вину на автора? В самом деле, вдумчивый читатель может полагать, что создатель художественного произведения должен быть более тщательным в изображении любого персонажа; нужно сохранять последовательность его характера. Но, хотя с первого взгляда это кажется вполне разумным, при более внимательном рассмотрении оказывается, что это не так. Ибо как это сочетается с другим требованием, – на котором, пожалуй, настаивают в равной мере, – что, хотя любой авторский вымысел предполагает свободную игру воображения, но вымысел, основанный на фактах, не допускает противоречий; а разве не факт, что в реальной жизни постоянство характера является rara avis?[69] Без этого обстоятельства неприязнь читателей к противоречивому характеру персонажей едва ли может возникнуть из-за ощущения их вымышленности. Скорее, оно может возникнуть от сложности их понимания. Но если даже величайшие знатоки часто теряют терпение в деле понимания живого человеческого характера, могут ли все остальные надеяться, что они будут с легкостью воспринимать и толковать намерения персонажей[70] в тех фантомах, которые мелькают на страницах, подобно теням на стене? Такой художественный вымысел, где каждый персонаж, по причине своей неизменности, может быть постигнут с первого взгляда, либо показывает лишь отдельные части характера, выдавая их за целое, либо вовсе не соответствует действительности. С другой стороны, когда автор изображает характер, даже для обычного читателя несообразный в своих проявлениях, словно белка-летяга, или же в разное время противоречащий своей природе, как гусеница и бабочка, в которую он превращается, он может быть не выдумщиком, но описателем реальных жизненных фактов.

Если бы рассудок был верховным судьей, никакой писатель не создал бы таких непоследовательных героев, каких создает природа. От читателя требуется немалая изощренность для нахождения различий между несогласованностью замысла и повседневной жизни. Здесь опыт служит единственным проводником, – но, поскольку ни один человек не может занимать единого положения во времени и пространстве с реальностью сущего, было бы неразумно в каждом случае опираться на свое мнение. Когда чучело австралийского бобра с утиным клювом[71] впервые привезли в Англию, то все натуралисты, обратившись к своим классификациям, единодушно постановили, что такое существо не может существовать в природе.

Но пусть природа, к недоумению и замешательству ученых натуралистов, плодит своих утконосых бобров. Как полагают некоторые осведомленные люди, бесталанные авторы не могут озадачить читателей утконосыми персонажами. Они всегда склонны изображать человеческую натуру не окольными, а однозначными определениями, как принято у большинства романистов, которые часто гордятся похвалами единомышленников. Но, будь то самолюбие или нечто иное, если бы глубокие воды человеческой натуры было бы так легко проницаемы, то значит, они были бы чистейшими, либо слишком мелководными. В целом, тот, кто говорит о непоследовательности человеческой натуры, что ее контрасты имеют божественную природу и не могут быть полностью раскрыты, имеет более глубокое понимание о ней, чем тот, кто всегда представляет ее в недвусмысленном свете, намекая на на свое всезнание.

Но, хотя в книгах существует предубежденность по отношению к неоднозначным персонажам, она имеет оборотную сторону, когда то, что поначалу кажется их непоследовательностью, благодаря мастерству автора оборачивается их цельностью и согласованностью. Великие мастера лучше всего преуспевают в таких описаниях. Они сначала поражают читателей запутанным переплетением черт характера у определенного персонажа, а потом вызывают еще большее восхищение, когда умело распутывают эти нити. Таким образом, они раскрывают и доводят до понимания даже юных девушек сложности человеческой души, столь дивно устроенной Творцом.