Обманщик и его маскарад - [10]

Услышав бормотание своего соседа, молодой человек посмотрел на него с некоторым удивлением и даже с интересом. Очевидно, он был человеком сдержанным или застенчивым, поскольку в отличие от большинства других студентов не стал начинать разговор. Между тем незнакомец с траурным крепом усилил его застенчивость, переключившись с монолога на диалог в манере, странным образом сочетавшей воодушевление и фамильярность.

– О, кто это? Вы слышали меня, мой юный друг, не так ли? Как погляжу, вам тоже грустно. Но моя меланхолия не заразна!

– Сэр… сэр… – промямлил студент.

– Прошу вас, – с дружелюбной жалостливостью, – прошу вас, друг мой, что за книгу вы держите в руке? Дайте посмотреть, – он аккуратно забрал книгу. – Тацит![29] – и, открыв наугад, прочитал: – «В общем и целом, мне предстоит темный и постыдный период». Дорогой мой юный сэр, не читайте эту книгу, – горячо сказал он и прикоснулся к руке своего ошеломленного собеседника. – Это же яд, нравственный яд! Даже там, Где у Тацита есть правда, она приобретает действие лжи, поэтому является отравой для молодых умов. Я очень хорошо знаком с Тацитом, – во времена моего студенчества он едва не склонил меня к цинизму. Да, я стал подгибать воротничок и расхаживать вокруг с высокомерно-безрадостным выражением.

– Сэр, я… я…

– Можете мне доверять. Возможно, мой юный друг, вы находите в Таците, – как и во мне, – одну лишь меланхолию, но я скажу больше: он безобразен. Существует огромная разница между меланхолическим настроением и безобразием. Первое может показывать вам, что мир все равно прекрасен, но никак не второе. Первое можно совместить с благожелательностью, но второе – никогда. Одно углубляет наше представление о сущем, другое делает его более грубым и мелочным. Откажитесь от Тацита. С френологической точки зрения, мой юный друг, у вас хорошо развитый, пропорциональный и крупный череп, но наполненный отвратительными воззрениями Тацита, ваш обширный мозг, подобно мощному быку на скудной лужайке, будет мучиться от голода.

– Право же, сэр, я…

– Понимаю, понимаю. Разумеется, вы читаете Тацита ради лучшего понимания человеческой натуры… как если бы истину можно было постигнуть с помощью клеветы. Мой юный друг, если ваша цель состоит в познании человеческой натуры, выбросьте Тацита и отправляйтесь на север, к кладбищам Оберн и Гринвуд.[30]

– Честное слово, я… я…

– Не стоит: я предвижу, что вы можете сказать. Но вы носите с собой Тацита… этого презренного Тацита. Хотите посмотреть, что я ношу с собой. Видите? – он достал томик из кармана. – Эйкенсайд, его «Услады воображения».[31] Однажды вы познакомитесь с этими стихами. Какой бы нам ни выпал жребий, мы должны читать безмятежные и вдохновенные книги, внушающие любовь и доверии. Но Тацит! У меня уже давно сложилось мнение, что эти классики являются проклятием для студентов, – не говоря о безнравственности Овидия, Горация, Анакреона, опасной теологии Эсхила и всех остальных, – где читатель находит мнения, оскорбительные для человеческой натуры, как у Фукидида, Лукиана, Ювенала, но особенно у Тацита. Когда я думаю о том, что с начала просвещенного века эти классики были любимцами многих поколений студентов и пытливых людей, то с содроганием думаю о том, какая масса неожиданных и непредвиденных еретических взглядов накопилась за столетия в самом сердце христианства. Но Тацит… это самый выдающийся пример еретика; ему нельзя доверять ни на йоту. Что за насмешка, когда подобных авторов считают мудрецами и ценят труды Фукидида как руководство по государственному управлению! Но особенно я ненавижу Тацита; надеюсь, не греховной, а праведной ненавистью. Не доверяя себе, Тацит разрушает доверие у своих читателей.[32] Разрушает доверие, отеческое доверие, которое, – Бог тому свидетель, – и без того редко встречается в нашем мире. Дорогой мой юный друг, вы еще сравнительно неопытны, но приходилось ли вам замечать, как мало, ничтожно мало доверия существует вокруг? Я имею в виду доверие между людьми, а конкретнее – между незнакомыми людьми. Это самый прискорбный факт в нашей юдоли скорбей. Доверие! Иногда мне кажется, что оно скрылось от нас, что доверие – это новая Астрея,[33] – оно ушло, вознеслось на небо, исчезло!

Он с приятнейшей улыбкой подступил ближе, встрепенулся и посмотрел на собеседника.

– Принимая во внимание эти обстоятельства, не могли бы вы, мой дорогой сэр, – хотя бы ради эксперимента, – просто довериться мне?

Как уже было сказано, студент с самого начала боролся со все возраставшим смущением и замешательством, возникшим из-за странных слов незнакомца, чьи тирады были многоречивыми и настойчивыми. Он не раз пытался разорвать эти чары примирительными или прощальными комментариями, но все было тщетно. Незнакомец каким-то образом завораживал его. Не удивительно, что когда прозвучал последний призыв, он почти лишился дара речи, но, будучи застенчивым человеком, резко повернулся и ушел, оставив раздосадованного незнакомца, который побрел в другую сторону.

Глава 6. В начале которой определенные пассажиры оказываются глухи к зову милосердия