Обманчивая слава - [4]
— Теология — не мой конек, — ответил я. — Но думаю, что если существует жизнь после смерти, то все должно быть по справедливости. Если бы остальные, подобно тебе, цинично выставляли напоказ свои язвы, их ждала бы та же участь — неврастения. Воображаешь себя самым большим развратником? Да ты просто ослеплен бредом гордыни. Все мы слеплены из грязи, Жули; все по уши увязли в вонючем болоте. Я вот, например, такое вытворял… Уверен, что тебе так низко падать не доводилось. Но надо изо всех сил стараться, чтобы грязь не залепила глаза. Хотя бы глаза должны оставаться чистыми. Хотя бы глаза! Чтобы не потерять способности видеть звезды…
— Да ты, я вижу, сегодня в ударе, — насмешливо перебил меня Солерас своим оперным басом и снова плеснул себе коньяку. — Но что ты вообще понимаешь в звездах? Это Круэльс приохотил тебя пялиться на них в телескоп? Ерунда какая… Круэльс — несчастный лунатик, и, если будет попусту терять время, разглядывая всякие там светила, не видать ему епископской митры. А с другой стороны, звезды все на свете отдали бы, лишь бы стать как мы, люди! Ну вот, опять отвлекся. На твой счет женщины не заблуждаются: с первого взгляда ясно, что ты — мужчина заурядный. Вот я — другое дело… «С вами можно говорить, как с братом…» Идиотки! С каких это пор с братьями говорят по душам?
Звуки далекого боя постепенно стихали, тонули в темной, безлунной ночи. Солерас потягивал коньяк, время от времени близоруко щурился на алюминиевую кружку, разглядывал ее, точно какую-то странную зверушку.
— До чего же им нравится откровенничать! Просто часами рта не закрывают. Никто-то их, бедняжек, не понимает, а так хочется сочувствия. Но стоит только зазеваться, сразу жуткий скандал!
Я молча слушал этот бессвязный монолог, пытаясь угадать, к чему он клонит.
— Выходит, у меня особый дар понимать женщин. Ты вот его начисто лишен, а потому тут же переходишь к делу. Зачем терять время, лучше сразу брать быка за рога. И что самое любопытное, нам с тобой всегда нравились одни и те же женщины.
— Слушай, Жули, хватит молоть вздор. Кого ты имеешь в виду?
— Не делай такую глупую физиономию, а то ты сразу становишься похож на нашего профессора экономики. Сам только что намекал: «Я такое вытворял, что…» Мне ли этого не знать!
— На что ты намекаешь?
— На твое последнее увлечение.
— Какое еще увлечение?
— Да кастелянша! Прими мои поздравления, она и вправду хороша! Просто с ума сойти, до чего хороша… Совсем, как у Бодлера:
— Но между нами ничего не было, слышишь?! Выдумываешь всякое, потому что начитался всяких книжонок про…
— Про кого?
— Про шлюх.
Он уставился на меня своими близорукими глазами — с такой насмешливой проницательностью, что краска бросилась мне в лицо. И проговорил медленно, театральным басом:
— Eppur si muove[10].
Я готов был провалиться сквозь землю. Щеки у меня вспыхнули, руки задрожали. Солерас отвел взгляд и снова глотнул коньяка.
— Давай, выкладывай, что у тебя на уме, — только и смог произнести я. — Наверняка какую-нибудь гадость замышляешь.
— Думай, как знаешь. Но я ни за что не поверю, что ты состряпал то брачное свидетельство совершенно… безвозмездно. Признайся, документик удался на славу! Кто теперь осмелится утверждать, что я плохой друг, лишен всякого благородства и не спешу помочь товарищу выпутаться из такой сложной передряги… Да я — сама деликатность. Признайся, тебе и в голову не приходило, что без меня тут не обошлось. А ведь я мог бы на этом заработать: есть спрос, будет и предложение — помнишь, что говорил наш профессор экономики? Этому придурку и в голову не приходило, что на свете существует что-то помимо спроса и предложения. Но и я, разумеется, тоже придурок, хоть и без профессорского звания. Однако в каноническом праве я дока, особенно в оформлении брачных свидетельств in articulo mortis[11]. Этот вопрос я изучил на совесть! Меня всегда завораживало соприкосновение непристойного и жуткого, брачной ночи и смерти… И может показаться, будто идея женитьбы in extremis[12] принадлежала мне. Но нет. То была ее задумка. Когда мы познакомились, у кастелянши уже имелся готовый план. Канонического права она, конечно, не изучала, но ума ей не занимать. Я как-то даже заподозрил… — Тут Жули в нерешительности воззрился на меня. — Эх, была не была!
Вот уж негодяй, так негодяй! А что, если…
— Не понимаю, о чем ты.
— Анархисты убили кастеляна последним; интересно, почему они оставили его на десерт? Ведь это был совершенно бесцветный тип; пустоголовый и безыдейный, если честно. Даже монархистских взглядов не придерживался. Так с чего же анархисты на него взъелись? Возможно, кто-то навел их на мысль об убийстве…
— Навел на мысль?
— Кастелянша обладает потрясающим даром обольщения и внушения, ты и сам мог в этом убедиться…
— Ни за что не поверю! — воскликнул я, вспомнив эту пару святош-богомолов.
— Тем хуже для тебя. Она ведь куда интереснее, чем ты думаешь. Честное слово, не разбираешься ты в женщинах! Âme puissante au crime… Очень, очень интересная! А ты ее упустил… Не зря же говорят: Бог посылает орехи беззубому.
