Обман - [25]

– Ага. «Во всем виновата босанова».

– Забавно, не правда ли? «Во всем виновата босанова» – удивительная мелодия. По сути дела, это плаксивая песня. Еще будучи подростком, я впервые услышал ее по радио, а потом тайком пытался подобрать на рояле. Родителей не было дома. Тогда ее исполняла Мануэла. Вы еще помните Мануэлу?

– Мануэлу? Нет. А кто это?

– Школьница с челкой орехового цвета; она носила белые гольфы и плиссированную юбочку в клетку. Она очень мило распевала эту песенку прямо в телекамеру, поэтому казалось, что все позволено. В то время я, подросток в стадии бурного и вместе с тем беспомощного созревания, воспринимал Мануэлу как ярчайший эротический символ. «Во всем виновата босанова» – это и весьма бодрая песенка. В начале шестидесятых католическая церковь собиралась даже запретить ее распространение, поскольку она призывала к безнравственным действиям. Так или иначе, ответственность за тяжкие прегрешения была возложена на музыкальное произведение.

– Но это же абсурд.

– В том-то и дело. Об этом много писали. Я ничего не придумал.

– А в остальном вы придумываете или даете подлинную информацию?

– Ну знаете ли.

– Ну, Шехерезада, только правду.

– Гм.

– Что скажете?

– Может, вы мне не доверяете?

– А почему я должна вам доверять?

– Потому что я хорошо отношусь к вам.

– Мне кажется, вы забываете, зачем вы здесь.

– Нет, нет. Ни в коем случае.

– «Горизонт заалел как воспалившийся шрам. Воздух был как шелк. Хризантема вся купалась в лилиях…» Это же все вымысел.

– Верно. Равно как и вы.

– Я бы советовала вам поостеречься. Это вам не курортная болтовня.

– Знаю.

– Стало быть?

– Поищите на имя «Хризантема де ля Саблиер». Дживенч – девичья фамилия. Когда она стала записывать пластинки, уже тогда фигурировала под именем де ля Саблиер.

– Почему же с таким именем она говорила по-немецки?

– Она родилась в Швейцарии. В кантоне, где основной язык французский. Но выросла она в двуязычной среде, ее мать была швейцарской немкой.

– И во все это я должна поверить?

– Просто наведите справки.

– Ну а как насчет Серафино?

– Что мне об этом известно? Я ведь уже говорил вам, что потерял программку. Может, это были Херувимы, или Гварнери, или черт знает, как их там еще звали.

– Знаете, что я сейчас подумала?

– Ну?

– Да вы сущий авантюрист.

– Поэтому мы здесь.

– А вы играете с огнем.

– В этом моя профессия.

– Собираетесь провести остаток своей жизни в тюремной камере?

– Вы ставите, однако, странные вопросы.

– За ваш длинный язык вы можете поплатиться головой.

– Значит, я плохой авантюрист.

– Стало быть, так.

– Конечно, нет.

– Ну, на сегодня довольно.

– Я вас достал?

– Да нет. Просто на первый раз хватит.

– А сегодня вечером вы придумаете себе новые вопросы, чтобы задать их на следующий день, так?

– Да.

– Удивительная профессия.

– Это верно.

– Прежде чем начать, я должна извиниться перед вами. Я таки отыскала Хризантему. Хризантему де ля Саблиер. Значит, она действительно существовала.

– Вы купили себе хотя бы один из ее компакт-дисков?

– Нет.

– Поспешите, пожалуйста, это сделать.

– Чего вдруг?

– Вам не мешало бы познакомиться с Шуманом. В интерпретации Хризантемы.

– От чего умерла Хризантема?

– Наверное, от горя.

– Вы все только усугубляете.

– Послушайте, когда-то я просто упустил ее из виду. Вот и все.

– А вот она, она вас из виду не потеряла. Вы сами это говорили.

– Так-то оно так. Но она явно смогла это преодолеть.

– Что-то не похоже…

– Нет?

– Я пытаюсь разобраться в этом деле. Все указывает на самоубийство.

– Как печально.

– Я не совсем уверена, что эта новость вас удивила.

– Как же, по-вашему, мне реагировать? Может, рвать на себе волосы, плакать, причитать? Переживать из-за того, что безжалостная загадочная судьба поспешила сгубить прекрасный цветок? Прямо как в классическом стихе о юноше и розе. Я ведь не актер, не специалист по составлению некрологов.

– Допустим, вы действительно ничего об этом не знали. Это не вызывает в вашей душе чувства тяжести?

– Для меня Хризантема скончалась в тот момент, когда я снова увиделся с нею утром после того свидания.

– Как часто вы виделись впоследствии?

– Трудно сказать. Два или три раза. А может, и чаще. Это уже не имело для меня никакого значения.

– Расскажите.

– Тут в общем-то нечего рассказывать. Все поражало однообразием. Она где-то подкараулила меня, и я попросил ее оставить меня в покое.

– Она еще раз дала вам денег?

– Да.

– Сколько же?

– Сколько у нее было с собой… наличными. Понимаете ли, я не принимаю никаких чеков.

– Любопытно.

– Здесь нет ничего любопытного. Раньше дамы носили портмоне с красивыми банкнотами, мелкими и крупными, а где-нибудь в перелеске закапывали завернутую в промасленную бумагу шкатулку. И никаких проблем. Сегодня же они кладут в кошелек пару монет и крохотные футлярчики для золотой расчетной карточки. И даже не задумываются о том, как следует излагать свое желание снять со счета настоящие деньги. Я попытался объяснить, например, какая чувственная сила присутствует в бумажных деньгах, какое волнение охватывает меня от сознания того, что пачкой банкнот можно оплатить часы «Ролекс» или автомобиль «ягуар»… Несравнимо с какой-то там картой, которую заталкиваешь в маленький серый ящик под писк и свист, а вылезающие из чрева банкомата глупые штуковины всячески сопротивляются. Они как бы предупреждают – вдруг будет совершено нападение, на что следует мой ответ: да откуда, ведь я здесь, рядом. Затем они мечутся с самыми абсурдными опасениями, жеманятся и жалобно причитают. Знаете, я никогда не отдаю вещи в залог и не вовлекаюсь во всякие грязные укрывательства драгоценностей. В крайнем случае сохраняю для очередной дамы какие-нибудь ювелирные изделия – простой знак внимания. Но больше всего мне по душе добропорядочные, честно добытые деньги.