Достала из кустов большой молочный бидон, обернутый влажной тряпицей, пару кружек эмалированных. Ксана своей очереди не дождалась, напилась молока прямо из бидонной крышки. Прохладно, вкусно, слегка припахивает жестью. Крышка вся в мелких капельках испарины.
— Работницы тоже, — рассуждала тетя Паша. — Из вас одна только Любаша и годится. Жидкие нынче девки пошли. Я-то, бывало, девчонкой… Эх, чего там! Телегу, бывало, ворочала, не то что… Да ты пей еще, Любаш! Не хочешь? Зря. Молоко свежее. Пейте, девчата, не стесняйтесь.
Тетя Паша стянула с головы розовый ситцевый платок, стала обмахивать распаренное лицо. Усмешливо покосилась на Любу.
— Добрая невестка выйдет. А что, Любаш, сын из армии вернется — пойдешь в невестки, а? Во зажили бы. Верно говорю!
Девочки дружно захохотали, а Иришка, та даже повалилась на траву и ногами задрыгала.
— Не теряйся, Смолякова, жми!
— Пользуйся случаем!
— Да, пользуйся, такой случай когда еще будет!
— Везет Смоляковой!
Люба молчала, ожесточенно терла песком опустевший молочный бидон. А лицо злое, неприступное. Она всегда такая, если задевать начнут. А пошучивали над Любой часто. Считалось почему-то, что Смолякова самая некрасивая девчонка в классе. И самая неудачливая. Почему так считали девочки, неизвестно: ничего в ней такого особенного. Девчонка как девчонка, человек как человек. И учится неплохо. Во всяком случае, получше некоторых. Разве вот рост. Выше Любы ни одной девочки в их классе нет. Да, пожалуй, и в других девятых тоже. Может, из-за этого над ней и потешались. Чуть что, начинается: «Верите пример со Смоляковой!», «Изящна, как Смолякова», «Смоляковой стремянки не надо, с верхней полки книги рукой достает», «Вон правофланговая чешет, становись в затылок, а-арш!..» А Ксана с ней дружила. С самого первого класса дружила, и не было у нее лучшей подруги, чем Люба. С Иришкой тоже дружила, но не так. Иришка насмешница, а Люба, та не подведет. Все у нее всерьез. Ксана устроилась на траве рядом с подругой, поговорить хотелось. И о том, что случилось этой ночью, хотелось рассказать, и вообще… Да нельзя. Дала слово, держись.
— Так пойдешь ко мне в невестки или нет? — не отставала тетя Паша. — Говорю, соглашайся, не пожалеешь!
— Теть Паш! А если муж бить ее будет, тогда как? — крикнула Иришка. Ее прямо корчило от смеха. — Ведь, кажется, в деревне жен бьют? Есть такой пережиток?
— Наша Смолякова сама дерется не хуже, — возразил кто-то. — Кому хочешь накостыляет!
— Отколошматит, будь здоров!
— Ничего, Андрюша мой добрый, драться не будет, — смеялась тетя Паша.
Лицо у нее загорело и все в морщинах, зубы белые, плотные. И в ушах серебряные серпы-серьги.
— Еще как возьмет? — усомнилась Иришка.
Ей что-то надоело смеяться, сидела, расправляя свои бантики.
— Отчего не взять? — Тетя Паша похлопала смущенную Любу по плечу: — Вон какая дивчина! Сам-то Андрюша у меня ростиком не вышел, так больно уж уважает высоких. Так уважает, так уважает!
— Да ну вас, тетя Паша!
Люба вывернулась из-под бригадиршиной руки, побежала к ручью бидон полоскать. За ней — Ксана. Вслед им несся дружный хохот. Вымыли бидон, улеглись в густой траве. Ручей журчал потихоньку, в кустах тенькали какие-то мелкие пичуги. Солнце припекало. Ксана закрыла глаза и сразу ощутила теплый ветерок у щеки, мягкую траву, и земля как будто покачивалась под ней. А ведь ночью было холодно… Звезды холодные, мокрые, собаки лают. Изгородь. И этот Вандышев. Как он тогда сказал: «А ты молодец». Нет, не так. «А ты ничего, храбрая. Молодец». Ловили кого-то. Не поймали… Чудной все-таки этот Вандышев. В десять ноль-ноль, не забыть бы…
— Ксан, спишь, что ли? — подтолкнула ее подруга. — Зря. Спать — хуже.
А голос злой. Переживает, ясно. И что это Прасковье Семеновне вздумалось… А Иришка-то! Туда же. Вообще девчонки всегда рады позабавиться на чужой счет.
— Люб, ты не обращай внимания. Пускай веселятся.
— Да ну их!
— Работать — так не умеет никто. А высмеивать-то — каждый. Плюнь, и все тут. Не расстраивайся.
— Не видала — расстраиваться. Вот еще.
Помолчали.
— Люб. Ты случайно Вандышева не знаешь? — будто невзначай спросила Ксана. — Леню Вандышева из стройотряда.
— Из стройотряда? — удивилась Люба. — А что?
— Да так. — Ксана перевернулась на другой бок, к подруге спиной, притворно зевнула. — Просто слышу вчера — кто-то крикнул: «Вандышев, Ленька!» Вот я и подумала…
— Что подумала? — Люба искоса взглянула на подругу.
— Да ничего не подумала. Так, вспомнилось что-то…
Обе замолчали, задумались, каждая о своем.
— Вандышев — это который блондин? Длинный такой? — вяло спросила Люба.
— Кажется… Впрочем, не знаю. Я ведь не видала его, откуда мне знать.
Люба встала, отряхнула брюки, сердито посмотрела на подругу.
— Ну да! Сама первая заговорила, а теперь будто и не знаешь? Чего темнишь!
— Не темню, — заспорила было Ксана, но тут бригадирша позвала:
— Девки! За дело! А то до обеда всего ничего осталось!
Двинулись гурьбой, каждая к своей борозде, рассыпались по всему полю. Тетя Паша стала посередине, руки в бока, оглянула поле командирским взглядом, серьги-полумесяцы сверкнули, закачались.
— Ну-ка, подравняйтесь, — приказала негромко, — а то не нравится мне. Что это, как горох, кто где. Давай отстающим помогай, чтобы вровень шли!
