Обломок молнии - [4]

За домом на дороге протарахтела телега, видно, конюх Алексеич за водой поехал. В чьем-то хлеву густо мыкнула корова. Взревел мотоциклетный мотор.

— Все, — сказал Вандышев. — На сегодня проехало. Слезай.

И тихо, в рацию:

— Отбой. Второй говорит. Отбой. Расходись по домам.

Ксана рывком спрыгнула с забора и тут же свалилась — ноги затекли.

— Сильна. — Вандышев усмехнулся, протянул ей руку. — Уснула, что ли?

— Ой, нога занемела, — Ксана согнулась, терла коленку, — ой, щекотно!

— Попрыгай на одной ножке, — посоветовал Вандышев, — кровообращение быстро восстановится. Ну, ладно. Пошли.

Он легко зашагал вдоль забора, Ксана — на одной ножке — за ним. Огородами пробирались к озеру, потом — мимо амбаров и бань — добежали до усадьбы Прасковьи Семеновны, где жили девчата. Вон и сарай. Еще издали потянуло запахом свежего сена.

— Ну, беги, — сказал Вандышев. — Да смотри, никому ни слова…

В хлеву медлительно заскрипела дверь, должно быть, тетя Паша доить пошла.

— Скорее, — поторопил Вандышев, — беги! Помни, сбор в 22 ноль-ноль. Внизу, у озера… — Чуть помедлил, похлопал Ксану по плечу, — Вообще-то ты молодец!

Он повернулся и не спеша побежал по троне. Все-таки Ксана успела его разглядеть. Оказывается, это совсем не тот парень, что отплясывал с гитарой, и не тот, который вещи девчачьи тащил. Вообще это совсем незнакомый парень. Ксана еще ни разу его не видела. Других студентов встречала и на улице, и па работе, а этот раньше ей как-то не попадался. Долговязый, и волосы светлые да длинные, лицо длинное, серые длинные глаза. Серьезный такой. Наверное, дружинник. Все знали, что у студентов есть дружина охраны общественного порядка. Вандышев, конечно, оттуда.

На цыпочках Ксана юркнула в сарай, в густое, пахучее сенное марево. Скинула тапки, куртку, джинсы, ловко взобралась по приставной лестнице, ухнула на домотканую полосатую дерюжку, как раз в ямку, належанную еще с вечера. Тепло, мягко. Рядом посапывали подружки. Натянула па плечи стеганое ватное одеяло, угрелась, замерла… «А чего это мы? Ловили кого, что ли? Кого? И вообще, что там случилось? Вот дура, спросить-то позабыла».

В прорехи и дыры сарая заглядывало серое предутреннее небо, потом вдруг — Ксана даже удивилась — небо оказалось розовым. И вот шершавые старые жерди засветились позолотой… Частые полоски света косо легли на полу, на пышных ворохах сена. «Клетка золотая, — подумала Ксана, — будто в сказке… А я — жар-птица».

Длинный горячий луч пробрался сквозь жерди, сквозь сенную пыльцу, сенные развалы, коснулся Ксаниной щеки. Спала Ксана.

— Ты кашу солила?

— Да. А что?

— Я тоже.

— Трагедия. Соленая каша.

Взглянули друг на друга и фыркнули. Иришка осторожно попробовала кашу.

— Ой, она не только соленая, а еще и слоеная. Попробуйте! Слой соленый, слой сладкий, опять слой соленый. Чего это мы, девочки, а?

— Сдвиг но фазе, — пробормотала Люба. Она усиленно перемешивала ложкой манную кашу. — Психи, что ли? С вами не соскучишься. Такой каши не едала еще…

Девчонки завтракали за дощатым столом во дворе. Из-за изгороди на них смотрела соседка Вера Степановна — краснолицая, рослая, с мелко завитыми седыми кудряшками.

— А вы не очень-то! — задорно крикнула соседка. — Подумаешь, каша такая-сякая. Ели всякую. Мой вот пенсионер сейчас тоже кашу будет есть. Родионыч! Зарядку кончай! На водные процедуры станови-ись!

Из-за угла появился Аким Родионыч, тощий старичок в майке и сатиновых тренировочных шароварах. На ходу он помахивал гантелями, острые лопатки ходили туда-сюда под новенькой голубой майкой.

— Каша готова, чего канителишься-то! Мойся да за стол!

Она посторонилась, пропуская к умывальнику мужа. Мылся Аким Родионыч на веранде, боясь простуды. И пока мылся, Вера Степановна солдатом стояла у входа — полотенце через плечо, грудь вперед, правая рука придерживает ситцевую шторку. Каша дымилась на столе, рядом — витамины и коробочки с таблетками. С веранды доносился плеск воды, фырканье…

— В магазин свитера привезли, — между тем громко докладывала Вера Степановна. — Я так полагаю, взять для тебя один, зимой-то будет холодновато.

— Два возьми, — донеслось из-за занавески, — лыжным спортом займемся, зимой здесь, в сельской местности, красота-а! Это понимать надо!

Тут старческий голос задрожал, Родионыч закашлялся.

— Во! Я говорила — простынешь. А все: «заря-а-дка, зарядка». Куда уж тебе! Сидел бы на печке, что ли. Говорила я.

— Цыц! Молчать! — тонким голосом прикрикнул Родионыч.

— Лежанку отремонтировала, — рапортовала Вера Степановна, — овчины там настлала, так что все к пенсионному отдыху готово. Знай грейся!

Она по-военному отступила на шаг, откинула штору. Во всей красе появился Родионыч: рубашка серая в клеточку, джинсы, на ногах — синие с белым кеды.

— Эва-а! — протянула Вера Степановна. — Вырядился-то! Или собрался куда?

— Там видно будет, — отмахнулся Родионыч, — а пока давай есть. Что там у тебя?

Он вежливо поздоровался с девчатами и уселся за садовый стол завтракать.

Акима Родионыча местные прозвали «долгожителем». И не потому, что так уж стар, а потому, что Родионыч твердо решил прожить как можно дольше и отнюдь не скрывал этого. Для того и переселился сюда из города вместе с женой год тому назад, сразу после выхода на пенсию. Всю жизнь прослужил Аким Родионыч бухгалтером на одном небольшом предприятии, и всю жизнь мечтал поселиться где-нибудь на селе, к природе поближе, к лесу, к реке. Рыбку половить, здоровье поправить, а главное, спортом заняться на досуге… Никто из сотрудников и не подозревал, что в хилом старичке-бухгалтере скрывается страстный, заядлый спортсмен. Да пока работал, все некогда было: то годовой отчет, то баланс, а то еще грипп или ангина. Сердце пошаливало. Словом, суета… Вторая страсть Акима Родионыча — музыка. Любил музыку послушать, любил и сам посидеть где-нибудь на лавочке с гитаркой в руках. Или — с балалайкой. А здесь на воздухе-то все так прекрасно звучит! На природе-то! Да вот беда, инструментов нет. Гитару с балалайкой в городе у сына оставил. Обещал сын привезти, да вот не едет что-то, задерживается.