Облдрама - [81]
Очень разгневанный, очень сосредоточенный, Фима вернулся на своё место.
— Можно я скажу, — поднялся Крячиков. — Вы знаете, я в театре человек новый, как говорит Фима, без году неделя. Мы, собственно, пришли в театр в одно время с Троицким, даже в одном поезде ехали… И вот должен вам сказать, что я повидал на своем веку много, но так, как приняли меня в этом театре, в этом городе — я такого нигде не встречал. Вы знаете, мое семейное положение: у меня жена, дети, надо где-то жить, жене работать, детей определить в садик, в школу… И вот… всё это помог мне сделать театр. Сейчас мы живем в театральном общежитии, у нас хорошая комната… тесновато, правда, все-таки четверо, и шумно… детей уложишь спать, а тут артисты со спектакля возвращаются, ну… сами понимаете, а кто и засидится иной раз с приятелями за полночь… Но это временные трудности, вот и Дмитрий Олегович и Игнатий Львович мне уже обещали в скором времени, как только это будет возможно, двухкомнатную квартиру… Ничего, что я сказал об этом?
Крячиков озабоченно оглянулся на Шагаева и директора.
— Я никакой не выдаю тайны, нет? А то можно в протокол это не вписывать, а? Как? В конце концов, это ни к чему вас не обязывает.
— Толя, — развел руками Шагаев, — кончай.
— Ну и вот… Троицкий, хочется тебе сказать, что этот театр стал мне родным… А то, что люди хотели бы лучше жить, Троицкий, иметь квартиру — ничем это наше звание артиста не умаляет.
Он сел, растроганный, возбужденный, у него дрожали руки, но он улыбался. Он был доволен тем, как выступил, и, главное, о чем говорил… а это было для него жизненно важным.
— Да-айте мне слово, — вдруг резко встал со своего места дядя Петя, когда уже, казалось, нужно было подводить черту. — Я плохо этого парня знаю, так, в коридоре перебросились двумя словами, на выездном вместе были, но присматриваюсь к нему давно. Чем-то он мне понравился с самого начала… И потом я понял, чем — незамутненностью… Я па-анимаю, конечно, тут много говорили о театре, о «доме», а кто из вас подошел и спросил у него, как ему живется в этом доме? Думаю, что плохо. Дали роль, и тут же отобрали… обидно, самолюбие задето, а репетировал он занятно. Вопросы задает на репетициях? И правильно делает. Сами говорите — молодой, вот и ответьте ему, научите как надо, а от него требуют: выполняй и молчи… Мы уже не спрашиваем, и это не в нашу пользу. А о массовках, о которых тут говорили… Ну, я не видел в своей жизни, чтобы из массовок вырастали хорошие артисты — не научишься плавать в корыте — для этого надо играть роли. Тут у меня разговор особый: от молодых артистов требуют трепета по отношению к массовкам, а сами в этом году отпустили с гастролей народных и заслуженных, их роли раздали кому попало — от рабочих сцены до костюмеров. Роли небольшие, но факт. А я считаю — возмутительный факт. Действительно, какая разница: дядя Петя сыграет или рабочий Вася.
— Не надо, Петя, не надо, — заерзал на стуле Михаил Михайлович.
— Я б уже давно упразднил артистов в театре, а зачем они? Верно, говорят: артист в театре роли не играет. Кто он такой, и что от него зависит? От директора зависит, от администратора зависит, от режиссера зависит, от рабочего Васи и то зависит, а артисты… вó, где они сидят… что с них взять… с артистов-то, а туда же — дай им то, дай им это, и сквозняками их на сцене, и пылью, и «выездными» по таким дорогам, что вот-вот печенки отвалятся — живут, ничем их из театра не выкуришь, вот, спрашивают, дустом не пробовали?
— Ему всё можно, — услышал Троицкий в паузе шепот Фимы, — он инвалид войны.
— А вчера… уж, извините, я даже не знаю, как это назвать… ну забыли реквизиторы положить на сцену кирпич, черт с ним, думаю, обойдусь, и тут мне его чуть ли не на голову сбросили с колосников. Я понимаю — искусство, но сегóдня вы бы не этого молодого человека обсуждали, а меня бы хоронили. Не надо уж так усердствовать. Теперь хочу спросить его, — показал дядя Петя на Троицкого, заметив нетерпеливое движение Шагаева. — Вы где живете?
— В гостинице.
— В одноместном номере?
— В двухместном.
— С кем?
— А кого подселят.
— Спасибо. Понимаете? Красиво говорить, правильно заметил Фима, очень легко, а разобраться, в чем тут дело, сложнее. Я против того, чтобы парень увольнялся. Но я хочу, чтобы мы тоже чувствовали свою ответственность за него, а не просто стращали высокими словами.
— Так, — нервно приподнялся со стула директор, глядя на Книгу и главного, — будем подводить черту.
— А почему мальчика не поселили в общежитие? — спросила Антонина Петровна.
— Да, почему? — крикнул с места Рустам.
— Нет свободных комнат, — отрапортовал без запинки директор. — Я тут должен ответить Петру Евстигнеевичу, что, действительно, отправка народных артистов Шульгиной и Привалова… не совсем правильна, но они у нас «народные», их надо беречь, поэтому нам не хотелось три дня гонять их по плохим дорогам, тем более что и слов у них в спектакле раз, два и обчелся. А девушка и парень, которых мы ввели, ребята способные: он будет поступать на следующий год в театральный, а она в этом уже не поступила, но обещала нам держать экзамен в следующем. Касательно заслуженной артистки Алтаевой, то она, как говорится, уехала на съемки. Это было договорено заранее, и тут нам ничего не оставалось, как заменить ее Федуловой, костюмершей — не срывать же гастроли. А вот с кирпичом — это безобразие, и мы разберемся, как это произошло, и виновных накажем.
Книга пронизана множеством откровенных диалогов автора с героем. У автора есть «двойник», который в свою очередь оспаривает мнения и автора, и героя, других персонажей. В этой разноголосице мнений автор ищет подлинный образ героя. За время поездки по Европе Моцарт теряет мать, любимую, друзей, веру в отца. Любовь, предательство, смерть, возвращение «блудного сына» — основные темы этой книги. И если внешний сюжет — путешествие Моцарта в поисках службы, то внутренний — путешествие автора к герою.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В подборке рассказов в журнале "Иностранная литература" популяризатор математики Мартин Гарднер, известный также как автор фантастических рассказов о профессоре Сляпенарском, предстает мастером короткой реалистической прозы, пронизанной тонким юмором и гуманизмом.
…Я не помню, что там были за хорошие новости. А вот плохие оказались действительно плохими. Я умирал от чего-то — от этого еще никто и никогда не умирал. Я умирал от чего-то абсолютно, фантастически нового…Совершенно обычный постмодернистский гражданин Стив (имя вымышленное) — бывший муж, несостоятельный отец и автор бессмертного лозунга «Как тебе понравилось завтра?» — может умирать от скуки. Такова реакция на информационный век. Гуру-садист Центра Внеконфессионального Восстановления и Искупления считает иначе.
Сана Валиулина родилась в Таллинне (1964), закончила МГУ, с 1989 года живет в Амстердаме. Автор книг на голландском – автобиографического романа «Крест» (2000), сборника повестей «Ниоткуда с любовью», романа «Дидар и Фарук» (2006), номинированного на литературную премию «Libris» и переведенного на немецкий, и романа «Сто лет уюта» (2009). Новый роман «Не боюсь Синей Бороды» (2015) был написан одновременно по-голландски и по-русски. Вышедший в 2016-м сборник эссе «Зимние ливни» был удостоен престижной литературной премии «Jan Hanlo Essayprijs». Роман «Не боюсь Синей Бороды» – о поколении «детей Брежнева», чье детство и взросление пришлось на эпоху застоя, – сшит из четырех пространств, четырех времен.
Hе зовут? — сказал Пан, далеко выплюнув полупрожеванный фильтр от «Лаки Страйк». — И не позовут. Сергей пригладил волосы. Этот жест ему очень не шел — он только подчеркивал глубокие залысины и начинающую уже проявляться плешь. — А и пес с ними. Масляные плошки на столе чадили, потрескивая; они с трудом разгоняли полумрак в большой зале, хотя стол был длинный, и плошек было много. Много было и прочего — еды на глянцевых кривобоких блюдах и тарелках, странных людей, громко чавкающих, давящихся, кромсающих огромными ножами цельные зажаренные туши… Их тут было не меньше полусотни — этих странных, мелкопоместных, через одного даже безземельных; и каждый мнил себя меломаном и тонким ценителем поэзии, хотя редко кто мог связно сказать два слова между стаканами.
«Суд закончился. Место под солнцем ожидаемо сдвинулось к периферии, и, шагнув из здания суда в майский вечер, Киш не мог не отметить, как выросла его тень — метра на полтора. …Они расстались год назад и с тех пор не виделись; вещи тогда же были мирно подарены друг другу, и вот внезапно его настиг этот иск — о разделе общих воспоминаний. Такого от Варвары он не ожидал…».